Не от мира сего
Шрифт:
16. Постижение знаний и их применение
Святогор не задавал лишних вопросов. Илейке показалось, что его смиренная просьба, научить искусству выживания, была излишней: хозяин Сиверских гор будто заранее ждал прихода ливонского богатыря. Он охотно делился своими умениями и навыками, порой, как-то даже торопясь. Временами складывалось ощущение, что метелиляйнен боялся что-либо упустить, о чем-то важном забыть, и это было для него неприемлемо. Великан словно избавлялся от груза своих знаний.
С каждым
Сделать это можно было только на берегу озера. Но тишина и умиротворение возле воды почему-то требовала создать шум. Пусть небольшой, но доказывающий всем и вся, что он, Илейко Нурманин — жив, что он полон сил и, как ни странно, желаний. В такие моменты ливу хотелось поговорить, спеть дурным голосом пару-тройку песен или сплясать дикий танец повелителя стихий. Разве что перед рыбами — кругом ни единой живой души. Даже Зараза, продолжая отчаянно бояться Пленку, редко выходила из своего загона. Они с коровой нашли общий язык, стояли и вздыхали друг на друга.
Тем временем наступила осень, не успев, как следует, проплакаться, сменилась зимой. Метелиляйнены никогда не используют человеческого оружия, зато прекрасно умеют обходиться без оного. И все это, естественно созданное природой, как правило, было достаточно крупным по размерам: камни, бревна, даже куски льда. Илейко не пытался подобрать для себя что-нибудь по руке, он упорно подчинял большие габариты для своих целей и нужд. Конечно, это было очень утомительно, порой, под вечер, ни руки нельзя было поднять, ни ногой пошевелить. Но сила его, и без того могучая, росла.
— Я теперь будто бы не умения свои тебе передаю, — смеялся Святогор. — Словно половину силы вручаю.
Главное было то, что лив обучался прикладывать эту свою мощь в правильном направлении, не тратя понапрасну ни крупицы на пустяки. Например, можно было взять бревно прямо с земли двумя руками и, теряя в штаны позвонки, бросить его на пять шагов. Но была в этом случае альтернатива: поднять всего один конец этого самого бревна, подсесть под него и положить себе на плечи, а потом швырнуть на десять шагов. И все довольны: и удивленно придавленный стволом соперник, и сам, не особо при этом устав.
Илейко научился делать не то, что от него ждет противник, а с точностью наоборот. Так было необходимо, чтобы победить в лесу зверя. Не все твари были величиной с мышку, зайчика, или, положим, лисичку. Встречались особи покрупнее и гораздо стремительнее. Даже Святогор мог похвастаться дюжиной отметин на теле, оставленных клыками, рогами и когтями.
Из Нави никто в этот свет не ломился. Видно, здорово обиделся и досадился сабелькой, удачно запущенной рукой лива, злобный Змей Горыныч. Святогор похвалил человека за находчивость, но заметил, что ему просто повезло.
— Не думаю, что он на этом успокоится, — сказал метелиляйнен. — Горыныч — тварь злобная, мстительная. Если бы ты нанес урон Дубыне, Горыне или Усыне в отдельности, например, глаз подбил — то ничего. А так получилось — всем троим сразу же. Змей это так не оставит.
— Так я и не собираюсь от него бегать, — пожал плечами Илейко. — Наш спор не закончен.
— Это, конечно, понятно, — заметил Святогор. — Смелость, храбрость, удаль и все такое. Но предлагаю разработать стратегию. Великий Змей — противник очень серьезный. В лоб, боюсь, мы и вдвоем его одолеть не сумеем.
Они начали готовиться к предстоящей схватке. Где-то там в своих мрачных чертогах Горыныч тоже не дремал. Он, наверно, копил злобу, починял свое крыло и ругался с темным папой-Вием. Тот же, в свою очередь, занимался своими неотложными делами и про себя думал: "Черт возьми, а ведь надо как-нибудь наведаться в Явь эту, тряхнуть, что говорится, стариной, развеяться. Глядишь, с народом поближе. Хому какого-нибудь из бурсы затрепать — народ нечистый к тебе и потянется. Пригласил бы еще кто (за этим дело не стало, паночка Гоголя прочувствовала ситуацию)".
Илейко не терял ни одного дня даром, что вызывало похвалу у обоих хозяев. Лив добровольно взвалил на себя и все житейские обязанности: дрова — вода — навоз. Все, а особенно Зараза и безымянная корова, были довольны.
— Вот ты спросишь, а научил ли я всему этому детей своих? — однажды сказал Святогор.
Илейко вообще-то и не помышлял задавать такие вопросы, но вежливо кивнул головой.
— Учил, конечно, но не так, — кивнул головой метелиляйнен. — Дети — они же убеждены, что родители бессмертны. Поэтому и не торопятся с перенятым опытом. Родители никуда не денутся, всегда завтра можно обратиться. Или — послезавтра. И это правильно: семья сильна своей надежностью. Не было ни одного родительского чада, который бы не сокрушался, что мало говорил, мало помогал, мало узнавал, когда этим делом уже заняться, увы, не с кем. Не было и не будет впредь. Такая, блин, вечная молодость.
Этой зимой Илейко впервые открыл для себя лыжи. Он их сделал сам, беря за образец огромную пару, принадлежащую Святогору. Теперь лив гонял по замерзшему озеру, катался с холмов и восторженно прислушивался к хрусту наста под собой. Казалось, он пытался наверстать все то время, когда зима доставляла одни неприятности: мороз и снег — холодно и скользко. Ныне же выходило так, что мороз — бодрил, а снег — радовал.
Однажды, когда яркое солнце особенно хорошо переливалось несчетным количеством снежных кристалликов, создавая впечатление россыпи драгоценных алмазов вокруг, Илейко забрел достаточно далеко от дома метелиляйнена. Расстояние его нисколько не смущало, вызывало смутное беспокойство ощущение взгляда на себе. Кто-то, или что-то наблюдало за ливом, скрываясь в глубоком снегу среди замерших береговых деревьев. Медведь? Так он спит себе в берлоге. А если шатун, то, терзаемый голодом, не сможет долго наблюдать за потенциальной едой. Лось? Так чего ему за человеком следить? Или, быть может, это какой-нибудь особый лось, питающийся человеческими жертвами? Волки? Но взгляд, без сомнения, один. Тогда метелиляйнен, либо, самое страшное — человек?