Не от мира сего
Шрифт:
Илейко оставил лошадь под прикрытием одинокостоящей ольхи, а сам осторожно пошел на разведку: не лишне было осмотреться по сторонам, прежде чем предстать пред светлыми очами Святогора. У него не осталось никаких сомнений, что усадьба принадлежит именно ему. Может быть, потому что никаких других метелиляйненов он не ожидал здесь увидеть, или потому, что на одном из венцов дома было грубо вырезано топором: "Пекка Пертунен — Святогор".
Ничего опасного или предосудительного не заметив, он подошел к двери и вежливо, но громко покашлял, а потом постучал, тихо, но настойчиво.
— Заходи, заходи, гость дорогой, — раздался женский голос, причем не из жилья, а откуда-то сбоку.
Илейко обернулся и увидел у колодезного сруба высокую женщину с внимательными глазами. Он мог поклясться, что еще несколько мгновений назад ее там не было.
— Здравствуйте, — сказал лив, одернув руку от дверной рукояти, словно ожегшись.
— Здравствуй, Сампса, — ответила женщина и, на миг сощурившись, добавила. — Нет, не он. Иначе, куда бы волосы твои делись? Тогда кто же ты, незнакомец?
Илейко хотел, было, представиться, даже открыл по такому случаю рот, но хозяйка его опередила.
— Не может быть! Смотрите, кто пришел! Как интересно!
Лив, полагая, что его опять с кем-то спутают, вновь попытался назваться, но опять-таки не успел.
— Илейко, по прозванию Чома, по прозванию Нурманин! Добро пожаловать в наши края!
На сей раз все слова у него куда-то подевались. Он всегда подозревал, что известен, но чтобы так! В Вайкойле его могли знать, в Виелярви, да и все, пожалуй. Его общение ограничивалось кругом лиц, которых можно было по пальцам пересчитать.
Все его мысли, очевидно, нашли отражение на лице, потому что женщина рассмеялась приятным звонким смехом.
— Да, да, — сквозь смех произнесла она. — Вижу, что не ошиблась. Не пугайся — мы тут о многих людях наслышаны. Тем более, о столь высоких, как Сампса и ты. Таких ладных красавцев еще поискать нужно. А я — Пленка, супруга Святогора.
— Ленка? — удивился лив, не расслышав, еще более теряясь.
Женщина прекратила улыбаться, даже как-то опечалилась, еле заметно покивала головой и повторила:
— Да, Ленка. Лена, Лена — два колена.
Что напомнило ей это имя — непонятно, но что-то существенное, что-то важное. Она была высокой и очень статной, красота ее с годами никуда не делась, разве что приняла более законченную форму, которая сохранится теперь навсегда, до самой ее кончины.
— А помоги-ка мне, богатырь, — проговорила Пленка. — Обронила я где-то здесь бусину свою рубиновую. Может быть, тебе легче будет разыскать ее со свежим-то взглядом?
Илейко, конечно, нашел. Да и не мудрено — лежала-то она почти на самом виду, как хозяйка не увидела? Протянул бусину, да женщина, отступив, проговорила:
— Ты на свет ее посмотри: если чиста, как кровь — то моя, если же нет, пузырьки в ней или еще что — тогда чужая.
Лив пожал плечами, поднял рубин двумя пальцами над головой и посмотрел сквозь него на солнце. Ему в глаза ударил красный рассеянный свет, однако он без всякого для себя напряжения внимательно осмотрел камушек — чистый, багровый, как и положено.
— Твоя это бусинка, Ленка! — сказал он, вновь протягивая хозяйке утраченную, было, драгоценность.
— Вот спасибо, тебе, — казалось, с долей облегчения ответила женщина. — А теперь на небо посмотреть сможешь?
Илейко не мог понять, в чем тут подвох, но на небо взглянул.
И сразу же отвел глаза, прикрыв их ладонью руки: прозрачная синева над головой ослепляла, по сути, лучше самого солнца.
— Ну, что же, человек, милости прошу в дом, — сказала Пленка и двинулась к крыльцу. — Подождем хозяина за столом, он скоро должен прийти.
— Погоди, хозяйка, — ответил Илейко, словно внезапно о чем-то вспомнив. — Я только Заразу привяжу.
— Это как? — озадачилась Пленка. — В туалет, что ли, надо?
Лив опять замешался: что-то загадками привыкла Ленка разговаривать. Все странно, но, вроде бы неопасно. Он пересек двор, выманил к себе лошадь, которая по своей, сделавшейся привычной вольности, уже болталась в стороне от условленной ольхи.
— А! — засмеялась за спиной женщина.
Однако Зараза веселья не разделяла и повела себя на редкость странно. Чем ближе они подходили к Пленке, тем беспокойнее она делалась: широко надувала ноздри, пряла ушами и трясла своей гривой. Наконец, она остановилась, как вкопанная, и заржала, в смысле — закричала по-своему, по-лошадиному.
"Что такое?" — подумал Илейко. — "Все страньше и страньше (слова Алисы Льюиса Кэрролла, примечание автора)". Он попробовал оглядеться боковым зрением, чтобы ничто не могло ему отвести глаза. Да нет, все осталось по-прежнему: и двор, и колодец, и лес вокруг, и хозяйка, сложившая руки на высокой груди. Вот только с ногами — что-то странное: их, будто бы всего одна, да, к тому же весьма напоминающая толстый змеиный хвост. Действительно, до пояса женщина выглядела вполне нормальной, а вот ниже — чертовщина какая-то. Не может этого быть: у них со Святогором есть дети, причем много детей, во всяком случае, больше двух. А в такой пропорции организма они вряд ли возможны, разве что взятые откуда-то из "детского дома" на усыновление и удочерение. Нет, тут какая-то неувязка.
Впрочем, кто ему сказал про детей? Кто знает, может и самого Святогора давным-давно гады в дупле дерева сожрали (по сказке Салтыкова-Щедрина, примечание автора)?
— Ну вот, приехали, — печально произнесла хозяйка, увидев замешательство лива. — Разве ты не заметил, что у нас во дворе ни одной животины нету? Только кошки живут, да еще корова. Ее-то я сама воспитала, с телячьего возраста. А вот кошки, хоть и шипят поначалу, но не убегают. Они не только все видят, но еще и чувствуют тоньше, нежели кто-либо. Да ты не бойся, я не кусаюсь. Привяжи лошадь свою к колодцу, да пошли в дом. Там и поговорим.