Не пером, но пулеметом
Шрифт:
все главы озаглавлены датами, последняя - 30 марта 1973 г.,
т.е. 12 апреля Брейтенбах уже был в Париже.
КАЗНЬ ГАРРОТОЙ
Сальвадору Пуйгу Античу
Там, в камере, ждут накрахмаленные господа,
черные костюмы, сигаретки на нижних губах,
и у каждого муха на лбу;
в тихой тюрьме в умирании ночи
шаги прозвучат, словно выстрелы в упор.
Выстрелы в ночь, туда, где ни врага, никого;
он будет плотно пристегнут к деревянному
и воротник замкнется у него под затылком
(он не должен захрипеть - это некрасиво);
палач за его спиной, за его головой, за его душой
начинает вращенье стального винта
рукою, что проклята до скончанья веков,
пока не сломаются шейные позвонки.
Слишком для многих день никогда не настанет.
Во дворце под надежной охраной, как муха в утробе гнилой,
сидит палач-старикашка, заплывший жиром,
он проводит концом языка по вставным зубам;
шаги звучат, возбуждая его ослабевшее сердце.
* Борец каталонского Сопротивления, казненный гарротой
(удушением) в феврале 1974 года.
КНИГИ, ОНИ ЖЕ БОМБЫ
Моему мертвому брату, Тиро
Был живым чернокожий человек по имени Тиро, Абрахам
(и Тиро лежит в луже крови),
он хотел в университете научиться наукам
(и Тиро лежит в луже крови),
стал преподавателем, воспитывать, учить
(и Тиро лежит в луже крови),
но еще задолго до отправки в Живомертвию
ему пришлось покинуть родную страну,
поселиться в деревушке под названьем Габороне,
в стране под названьем Ботсвана, в пустыне,
где его слова зажигали между тем повсюду
огоньки борьбы за свободу...
Но белый господин решил, что каждый черный
должен помнить свое место, а не то...
и белый господин прислал по почте книгу для Тиро,
и Тиро лежит в луже крови,
и Тиро лежит в луже крови,
и Тиро сердцевина пламени в алом пламени.
* Тиро, Абрахам - южноафриканский политический деятель,
скрывавшийся в Ботсване; агентами претории ему была прислана
из Европы посылка с книгой, содержавшая пластиковую бомбу.
"ПРИДИ ВЗГЛЯНУТЬ НА КРОВЬ НА УЛИЦАХ"
незрячие видят: начало ночи в самой себе
когда кровь еще безобидно чеканит шаг в ритме сердца
как часовой на верхней площадке башни
на гребне горы
когда птицы еще в плотно натянутых
жилетках с оранжевыми разводами
рвущимися от песен, еще тишина звенит напряженно
как новенький гвоздь загоняемый в живое дерево
когда город еще прикрывает окна гардинами
когда двери
но смерть налицо: ликвидация всего
существовавшего вокруг тебя - благодаря чему существовал ты;
сердце вырванное из дома как одинокий гвоздь
смерть в том, что тебя нет; смерть глуха, слепа, бессловесна
смерть в том что ты никогда не существовал
ты даже не отсутствуешь потому что не присутствовал
и ты мертв:
но приди взглянуть на скользкие мостовые
на мертвых
в зеркале кровавых лужиц
на лица прикрытые несвежими газетами
со старыми новостями
которых уже не прочесть остекленевшим глазам
на бродячих собак робких и наглых - от голодухи
выходящих из серости утра дрожа и храбрясь - только от голодухи
чтобы облаять остаток мечты о социализме
приди взглянуть на солдат и на янки,
ныне святых заступников Сант-Яго
приди взглянуть на мух и на пыль и на сталь,
открой глаза, Неруда,
и приди плакать о твоем народе.
(СТИХИ С ПОЧТОВЫМ ГОЛУБЕМ)
Моя любовь,
здесь я мертв,
глаза и рот от навозных мух окружила зелень,
но из этого страшного места,
тихого благодаря закрытым воротам и зарешеченным окнам,
я вижу тебя по ту сторону
крепких стен форта, заграждений,
баррикад и рвов, окруживших колонию,
по ту сторону лениво ползущей пустыни,
по ту сторону шорохов дождевого леса,
за далеким мерцанием моря.
Я говорю с тобою,
моя любовь,
в золотом городе Риме,
в этом полном золота кладбище я жаждал видеть тебя.
В моих глазах - уста твои полны жемчуга
и волосы черны как вороново крыло;
ты стоишь как кипарис;
кожа твоя играет солнечными зайчиками,
словно доспехи храброго солдатика
или панцирь смелой маленькой черепахи.
Я увидел тебя, и мой ужас воскрес,
волнение другого материка.
Я боюсь твоих закрытых глаз,
это гложет меня как червь.
Чтобы увидеть тебя, я лечу
вдоль Чивиттавекья и дальше, держась берега
с красными домиками, вокруг которых
сушится белье на веревках и шепчут сосновые рощи,
а дальше в туннелях гулко свистят поезда,
к морю сбегают виноградники и финиковые пальмы.
Генуя, вот и граница...
Любовь, любовь моя!
По ночам твой страх бьется в окно, как слепой мотылек.
В Ницце из толпы отдыхающих призраков
к тебе не приходит уроженка Прованса,