Не плачь по мне, Аргентина
Шрифт:
Антон сплюнул на пол. Покосился. Кровь.
– А вас не учили, что бить людей, связанных по рукам и ногам, нехорошо?
– Вы очень осложняете процесс, сеньор Ракушкин. – Остроусый покачал головой и отодвинул стул. – Мне бы не хотелось прибегать к другим методам, но… – Он отвернулся, надел на руку кастет. – Но вы не оставляете нам выбора.
Когда остроусый обернулся, на стуле уже никого не было.
– Что-то не так? – осведомился некто на незнакомом языке.
После этих слов в ушах Хозе Сорренто, которого Антон назвал остроусым, грохнуло, и больше он ничего не слышал.
Спеленав оглушенного парня, Антон собрал свои вещи и бегло обыскал помещение. В ящике большого стола, который занимал едва ли не половину комнаты, обнаружился револьвер, а на больших полках – какие-то бумаги, больше всего смахивающие на бухгалтерские ведомости.
Затем Антон осторожно приоткрыл дверь и выглянул наружу. Пустой коридор. Но откуда-то доносятся голоса.
Ракушкин вернулся, запер дверь, усадил контуженного в кресло и бойко отхлестал его по щекам.
– Очнулся? – поинтересовался Антон у обалдевшего Хозе. – Теперь вопросы задаю я, и, как ты понимаешь, времени у меня мало.
– Пошел ты! – улыбнулся аргентинец, и Ракушкин сразу же вбил ему улыбку обратно.
Пока остроусый плевался кровью и зубами, Антон задал вопрос:
– Кто вы такие и зачем я вам понадобился? Времени у меня мало, потому считаю до трех. После этого вот эту вот ручку, – Антон показал свежекупленный сувенир, – вгоню тебе в ногу! Раз, два, три!
Ракушкин споро вогнал кусок коралла в ляжку Хозе и так же стремительно всунул ему в раззявленный рот свернутые трубкой бумаги. Подождал, пока аргентинец проорется, и вытащил кляп.
– Повторяю вопрос!
– Нас попросили! Попросили!!! – заголосил остроусый.
– Уже лучше. Кто попросил?
– Я не знаю!
– Плохой ответ! – Ракушкин взялся за ручку и посмотрел пленному в глаза. – Уверен?
– Парень! Один парень! Из монтонерос! Из этих чертовых марксистов! Один парень! Я… Я знаю, он…
– Фамилия?
– Жевель!
– Француз? – Антон по-прежнему не убирал руку от воткнутой в ногу аргентинца ручки.
– Сам черт не разберет! Не знаю! Только его звать Жевель!
– А вы кто такие?
– У нас небольшой бизнес! Мы… Мы делаем алкоголь! И все! Ничего особенного! Просто бизнес!
– И что, бутлегеры связаны с монтонерос? Ты мне морочишь голову!
– Нет-нет! Я… Это просто один должок! Ничего больше. Я и мои ребята… Просто деловые отношения… Деньги… Деньги не пахнут!
– Я ни черта не понимаю в твоем лепете… И это меня сильно тревожит.
Через пару минут Антон уже знал схему финансовых отношений между местной мафией и марксистами. Что нисколько его не удивило. Революция – это процесс, который требует денег. А деньги, нравится это разного рода идеалистам или нет, не пахнут.
Собственно, самого Ракушкина заказала одна из марксистских группировок, заинтересовавшаяся, каким образом непонятный русский связан с одним из старейшин революционного движения. Ситуация сложилась удачно. Старейшина, Рауль, слег в больницу, и кто-то из его коллег решил, что это очень удобный момент, чтобы пощупать русского. Сами не решились, а подставили местную шпану.
Оставив связанного и плачущего Хозе в кабинете, Антон покинул гостеприимного хозяина через окно.
29
Когда-то давно. Задолго до своей гибели. И даже задолго до победы кубинской революции. И даже задолго до залива Свиней. Когда все еще только начиналось и Фидель еще не стал тем, кем он стал. Че сказал:
– Высшее искусство революционера состоит в том, чтобы вовремя остановиться. Вовремя понять, что своими действиями он уже не помогает стране и народу. Но вредит. Народ не может нести бремя революции вечно. Закладывая основу для будущих рывков вперед, мы должны уметь останавливаться, давать нашим людям время и возможность нарастить на кости мясо, чтобы последующие прорывы были еще более качественными, нежели нынешний.
Высшее искусство революционера в том, чтобы опознать момент, когда надо сказать себе – стоп! Надо строить. Надо кормить. Надо лечить. Надо учить.
И это самое трудное в революции.
Че говорил это для всех. И слышали его многие. Услышал – только Фидель.
И много позже. Позже победы. Позже залива Свиней. Он напомнил знаменитому команданте эти слова. Которые стали залогом гибели Эрнесто Че Гевары.
Кристобаль Бруно тоже был среди тех, кто слышал ту речь. Но его взгляды на революцию сильно разнились с теми, которые двигали Фиделем и его первым другом.
Кристо привлекала борьба. Но не с абстрактными понятиями вроде нищеты, голода, разрухи, засилья иностранного капитала, а с реальным угнетением. Он не верил в то, что перемены возможны путем долгих последовательных изменений. Долгой борьбой, огнем и кровью – да, но не болтовней в парламенте.
Для революции такие люди, как Бруно, – незаменимое орудие. До тех пор, пока не придет тот момент, о котором когда-то давным-давно сказал сам Че Гевара. Момент сказать «стоп».
И тогда эти люди становятся лишними. В том будущем, к которому они взрывами и выстрелами, кровью своей и врагов гнали народ. В высшей точке революции им нет места. Они должны уйти в зените славы. В тень.
Но где взять те цепи, которые скуют им руки? Где взять то молчание, которое наполнит их рты? Когда захочется делать, когда захочется говорить, глядя на неизбежный откат, на остановку после стремительного движения. На дела, которые покажутся мелкими после свершений!
Высшее искусство революционера на то и высшее, что им овладели далеко не все.
Кристобаль Бруно никогда не задумывался о таких вопросах. Но глубоко внутри, каким-то нутряным звериным чувством, он понимал, что найдутся силы, которые попытаются остановить его, когда придет время. И если не позаботиться о том, чтобы уничтожить эти силы, его могут лишить самого главного удовольствия в жизни – борьбы.