Не приходя в сознание
Шрифт:
— Хорошие новости? — спросил Шестаков.
— А бог их знает, какие они... Жизнь покажет.
Надо же, подумал Демин, каждый день совершаем десятки поступков, встречаемся с людьми, высказываем догадки, возмущение, восторги, и все это проходит и проходит мимо. Но стоит произойти чрезвычайному событию, и в любом из наших поступков можно увидеть нечто необъяснимое, загадочное, в каждом слове нетрудно уловить второй смысл, наши отношения с близкими для постороннего человека уже не кажутся простыми и ясными, в них обнаруживается недоговоренность, ощущается стремление что-то скрыть, утаить, а то и предстать в ином свете. И делаем мы это без злого умысла, без корыстных намерений, потому что попросту невозможно всем и всегда говорить правду — это настолько усложнило бы, обострило наши отношения, что мы попросту перестали бы понимать друг друга. А когда не происходит ничего из ряда вон, самые странные поступки и слова кажутся естественными и жизнь течет своим чередом. Что же получается — преступление переоценивает человека, его личность, характер? А допустимо ли пересматривать суть человека на основе чего-то случайного? Нет, конечно, но, с другой стороны, именно чрезвычайное и срывает обыденные маски, к которым все настолько привыкают, что саму маску считают истинным лицом человека...
Зазвонил телефон, и Шестаков быстро поднял трубку, хотя дотянуться до нее ему было куда труднее, нежели Демину.
— Да! Шестаков! Слушаю! Понял! Выезжаем! Пока! Бузыкин на барже! — повернулся он к Демину. — Едем?
— Куда деваться — надо.
Машина с оперативной группой была уже наготове, и через несколько минут Демин смотрел сквозь ветровое стекло на синие весенние сумерки, на вечерние огни города, на прохожих. К вечеру опять подморозило, время от времени под колесами слышался звонкий хруст тонкого ледка. Постепенно улицы становились темнее, фонарей поубавилось, и вот уже впереди над крышами на фоне закатного неба показались черные прочерки портовых кранов. Они были неподвижны, и только слабая лампочка на каждой стреле словно предупреждала, что остановка временная, что скоро опять начнется летняя страда, опять здесь будут толпиться баржи, катера, теплоходы.
Из машины вышли у ворот порта.
— Баржа у четвертого причала, — предупредил Шестаков. — С берега проложена доска с перекладинами. Наш человек уже там, в случае чего подскажет.
Доска оказалась на месте, никто с нее не свалился в холодную мартовскую воду, и через несколько минут на барже было уже человек пять. Шестаков дал знак следовать за ним и уверенно пошел вдоль борта. Приблизившись к одному из иллюминаторов, он приложил палец к губам, заговорщицки подмигнул — здесь, мол. Демин осторожно заглянул в каюту. Но ничего не увидел, видимо, хозяин сидел у стены. Только слабый свет электрической лампочки, закрытой стеклянным колпаком, просачивался сквозь иллюминатор. Увидев, что все, в сборе, Шестаков решительно толкнул дверь. Но она оказалась запертой. Тогда он громко постучал.
— Кто? — раздался голос из-за металлической двери.
— Свои, Степа, открывай! — Шестаков подмигнул Демину: «Вот какие мы тут находчивые!»
В каюте, чувствовалось, помедлили, видимо, человек не знал, как ему быть. Наконец дверь открылась. Несколько оперативников тут же вбежали в каюту, оттеснили невысокого плотного парня к стенке, убедившись, что оружия при нем нет, усадили на лавку. Единственное, что Демин смог прочитать на его лице, было любопытство. Как ей вглядывался в пухловатое лицо, не нашел он даже признаков беспокойства, возмущения, испуга. Или он действительно слегка туповат, подумал Демин, или же его самообладание не в пример нашему...
Оперативники тем временем далеко под лежаком нашли объемистый портфель. Когда Шестаков начал открывать его, по лицу Бузыкина пробежала не то виноватая, не то шалая улыбка. Ну, дескать, держитесь, сейчас вы такое увидите...
Шестаков, торопясь, пощелкал замками, откинул ремни, раскрыл портфель. И словно окаменел. Он без выражения смотрел то на Бузыкина, то внутрь портфеля. Подойдя, Демин заглянул и не смог сдержать возгласа удивления — портфель до половины был наполнен часами. Разных форм, расцветок и систем, они были ссыпаны в портфель и сверкали в слабом свете лампочки, создавая ощущение нереальности происходящего.
— Твой портфель? — сурово обернулся Шестаков к Бузыкину.
— Даже не знаю, что и сказать. — Бузыкин, кажется, всерьез задумался, что бы ответить низкорослому следователю на высоких каблуках. — Если скажу, что впервые вижу этот портфель, — начал он рассуждать вслух, — вы мне не поверите. Это ясно... Еще и смеяться начнете... С другой стороны, вроде и грех без единого слова отказываться от портфеля, от его содержимого... Второго такого не будет.
— Значит, ты знаешь, что там лежит! — радостно воскликнул Шестаков.
— Этого я не сказал, — улыбнулся Бузыкин. — Я только сказал, что жаль отказываться от портфеля, не зная даже, что там лежит.
— Кто еще живет в этой каюте? — круто повернулся Шестаков к капитану.
— Бузыкин живет... Больше никто.
— Вот этот вопрос уже ничего, получше первого, — заметил Бузыкин. — Но что касается портфеля, я еще не решил.
— Ну, тогда можешь подумать до утра! — жестко сказал Шестаков, не простивший Бузыкину иронии.
Увидев на стене футляр от бинокля, Демин взял его, раскрыл. Заглянул внутрь. В кармашках для светофильтров лежали два золотых колечка. Демин положил колечки на стол. Бузыкин взглянул на них довольно равнодушно.
— Хороший бинокль, — сказал он, глядя на внушительное черное сооружение с фиолетово поблескивающими просветленными линзами. — Мечта детства, можно сказать, — вздохнул Бузыкин с таким надрывом, что трудно было усомниться в его искренности. — Многие годы мечтал плыть на корабле, — он обвел взглядом каюту, — смотреть в бинокль на берега, махать рукой девушкам, которые стоят на берегу и провожают тебя грустными взглядами. А ты уже смотришь на колхозное стадо, на кирпичный заводик, на рыбаков... Обвалилась мечта, обрушилась. И только пыль на том месте, где стояло сверкающее голубое здание...
— Между прочим, бинокль числится среди похищенных вещей, — заметил Шестаков. — Как ты это объясняешь?
— Если числится, — рассудительно заметил Бузыкин, — значит, пропал. А скоро навигация... Эта старушка, — он похлопал по стенке каюты, — тихо заскользит по вечерней реке, и дорожка от красного солнца будет сверкать за кормой, и никто не остановится у перил с биноклем в руке, и девушки на берегу не помашут. Не будут они радостно смущаться под взглядом этих больших фиолетовых глаз. — Бузыкин смотрел в иллюминатор, и казалось, его совершенно не интересуют набившиеся в каюту люди, казалось, он сидит и горестно разговаривает сам с собой.
— Откуда эти кольца? — спросил Шестаков.
— Кольца? — удивился Бузыкин. — Вон что вас волнует... Возьмите их себе. Подумаешь, кольца... Бинокля жалко! А можно было смотреть вперед и видеть далеко-далеко. И первый бакен, и второй... И встречную баржу я бы узнал задолго до того, как поравнялись бы бортами... Стоишь на носу, ветер треплет волосы, на тебе замызганные штаны, а плечи, грудь голые, залиты солнцем, зной струится по всему телу, и в руках у тебя эта глазастая штуковина, и ты видишь вперед на тыщи километров...