Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО
Шрифт:
– А голосовали за Партию регионов? За пророссийских? – «Прозе» не терпится оценить перспективы предстоящего референдума о воссоединении.
– Голосовали обычно за коммунистов, – улыбается Виктор Иванович.
«Проза» возвращается к госпиталю и садится на скамейку в тени деревьев. Жарко. Все ждут артистов.
Рядом – здоровый на вид боец, в летнем маскхалате на голое тело, на голове бандана. Топчется на месте. Подойти не решается.
С крыльца, хромая на левую ногу, спускается покурить «Акация», артиллерийский подполковник.
– Вспомнил я вам историю, – «Акация» заранее смеется, запрокидывая узкое лицо вверх и сверкая золотым зубом. – Знал я одного подполковника, который вел колонну, а укры подожгли траву. Не видно не зги! И как начали минами лепить. И пришлось этому подполковнику бежать впереди колонны с фонариком. Бежит он, слушает разрывы и думает: «Какого… я тут делаю?» А из «тигра» сзади кричат: «Товарищ полковник, бегите помедленнее, мы вас теряем!» И побежал подполковник помедленнее. Навстречу БМД, обрадовались. Он им: «Будете головным дозором», а они: «А мы дороги не знаем». – «Хрен с вами, становитесь в колонну».
– А подполковник знал, куда бежать? – перебивает «Проза».
– Да, знал я дорогу!
– Так это были вы?
– Ну да, – «Акация» отмахивается. – Обстрел прекратился, из пожара выбрались, на блокпосту спрашивают: «Размер колонны?» – «28 транспортных средств», – отвечаю. Какое там! Оказалось, что длина колонны – 92 машины и бронетехники. Они в дыму все потерялись, колонну увидели, все решили, что я знаю, куда идти, и присоединились!
Кстати, «Акация» – это не позывной, а кличка. На выходе подполковник наступил на ветку акации, шип пробил и ботинок, и ногу. Теперь «Акация» в госпитале, а кличка заменила позывной.
– Зато у нас в артиллерии нет «пятисотых». Всем дело найдется, даже трусам.
«Пятисотыми» называют тех военнослужащих, кто решил досрочно расторгнуть контракт. Видимо, термин родился по аналогии с «двухсотыми» – погибшими и «трехсотыми» – ранеными.
У «Акации» отекла раненая нога, он уходит в здание.
Рядом останавливается бронеавтомобиль «Тигр», весь в отметках от пуль и осколков, пыльный по самый пулемет на крыше.
Из него двое солдат выводят третьего – калмыка. Он контужен.
– И борода сгорела, – калмык трет левую щеку, на которой бакенбард повис рыжими клочьями.
Товарищи уводят раненого в приемный покой.
Возвращается «Купол» и включает на смартфоне песни своего сына, чтобы «Проза» послушал и высказался.
Вскоре на территорию больницы въезжает колонна из двух «рено-дастеров» и КамАЗа. Это опекающая Берислав администрация Пскова привезла коллектив балалаечников выступить перед ранеными.
Пока артисты поют и играют, «Проза» стоит спиной к импровизированной сцене на борту КамАЗа и лицом к зрителям. Ему интересно, как люди отреагируют на живую музыку? Три десятка человек сидят на стульях в тени каштанов.
Сейчас на лицах раненых зажатость, каждый поглощен страданием. Но где-то к четвертой песне музыка делает свое дело. Лица смягчаются, люди начинают получать удовольствие. К седьмой композиции вся аудитория увлечена представлением. Но есть исключения.
Лица пары врачей, нашедших время для концерта, по-прежнему хмурые. Не оттаяли. Не отпустило.
И есть еще один раненый, встретивший «Прозу» враждебно, когда тот вошел в его палату: «Все равно правды не напишите!» Сейчас парень сидит в стороне, не отрываясь от телефона, всем своим видом демонстрирует протест и неприятие концерта.
Зачем пришел тогда?
Артисты раскланиваются под аплодисменты публики и уезжают.
Калмык зажимает нос рукой нос и делает выдох:
– О! Воздух из уха выходит!
– Алексей, – говорит ему медик в зеленом халате, – это значит – барабанная перепонка повреждена.
Раненые уходят в здание госпиталя.
Все ожидали, что на звуки балалаек подтянутся гражданские больные, но никто не пришел.
«Проза» возвращается на прежнюю скамейку.
Солдат в бандане и маскхалате по-прежнему тут. Просит закурить.
– Не курю.
Знакомятся, бойца зовут Иван. «Проза» ведет его в магазин. Покупает еды и просит рассказать пару историй.
«Проза» заметил, что солдатам требуется время привыкнуть к его расспросам. В отличие от офицеров, рядовые зажаты.
Иван, будучи контуженным, две недели назад сбежал в самоволку, по возвращении в госпиталь его выписали. Прибывший за ним из полка КамАЗ пробил колесо, Ивану велели ждать, и вот он с утра послушно сидит на скамейке. Каждое слово из него приходится вытягивать.
– А ты раньше был ранен?
– Да. Весной попал под фосфор.
– Долго лечили?
– Четыре месяца в госпитале, пересаживали кожу с бедра на бок, – он задирает куртку, демонстрирует малозаметный шрам и собирается снять штаны.
«Проза» жестом останавливает его и поясняет, какие истории ему нужны.
– На моих глазах комполка убило. Мина! Без каски был…
«Проза» ждет продолжения.
– А еще мы однажды снайпершу поймали. Ну не совсем мы. Мы карточки местным раздавали – куда звонить, если встретят незнакомого. И вот прибегает женщина, говорит, видели чужачку. Мы бегом! Нашли только лежку, винтовку и вещи. Решили село прочесать, а ее уже местные жительницы поймали и прилично так космы ей надергали. Еле отбили.
– А что потом?
– Сдали фейсам… биатлонистка… оказалась…из Прибалтики.
– Это здесь было?
– Нет. Попасная.
Он некоторое время молчит.
– А раньше где служил?
– СОБР, снайпер. Я вашу Москву хорошо знаю.
– А сейчас снайпер?
– Не. Пулеметчик.
«Проза» вспоминает, как в юности один раз стрелял из РПК.
– Говно, а не пулемет. ПКП лучше, – авторитетно заявляет Иван.
– Почему?
– Три магазина… стволы перегреваются… он начинает пулями плеваться. Видно, как пули впереди на землю падают… Рядом совсем.