Не расстанусь с Ван Гогом

Островская Екатерина

Черкашина не поехала домой. Вернее, поехала и даже подошла к нему, но не свернула к подъезду, а потащилась куда глаза глядят. И неожиданно для себя самой оказалась рядом с домом Радецкой. Неподалеку от крыльца стоял автомобиль Павла, и тогда Надя бросилась к ступенькам.

Павел открыл дверь, приветливо улыбнулся и сказал, что не рассчитывал ее увидеть. А она ответила, что просто проходила мимо, заметила машину и решила узнать, что у него нового. Внук Елены Юрьевны пожал плечами:

– Да ничего, вероятно. Я скучно живу.

– И у меня тоже никаких перемен. Если не считать того, что ко мне пришел человек из Интерпола

и сообщил, что Ван Гог не настоящий и вообще картина краденая.

– Надо же… – расстроился Павел. – А так похоже на подлинник.

– Увы, – развела руками Надя, – придется возвращать.

– А тот человек ничего не перепутал? Он хоть хорошо разбирается в живописи?

– Ему эксперты об этом сказали, а в музее Ван Гога подтвердили после дополнительного исследования. К тому же бывший владелец картины сообщил, что этих «Едоков» нарисовал его отец.

– Как хоть его фамилия?

– Владельца? – Надя пожала плечами: – Не знаю.

– Я про интерполовца спрашиваю.

– Томас Линдмарк, кажется. Он в Стокгольме живет… – ответила Надя, и ей стало обидно, что Павел интересуется всякой ерундой вместо того, чтобы узнать, как она к нему относится.

Глава 6

Теперь Холмогоров не сомневался в том, что все получится. Уломал-таки! Надя уже не говорит, что не хочет за него замуж. Видимо, ее нищета прижала. Интересно, на что ей понадобилось столько денег? Будь она уродина, решил бы – на пластику, чтобы сразу и лицо, и грудь, и живот. Но Надежда выглядит так, что впору для мужских журналов сниматься, только сама этого не понимает. Все вокруг видят и молчат. Дура Бровкина, когда тащила его в постель, шептала: «Я простая девушка, а у тебя жена красавица… Но я так мечтала о тебе! Буду любить тебя больше всех… я тебе такое покажу…» Ничего особенного не показала, только жизнь испортила, идиотка! Хотя это он сам дурак и идиот, что клюнул. Причем непонятно, на что клюнул и зачем. И сам жизнь себе испортил. Но, с другой стороны, уехал в Москву, где гораздо больше возможностей для проявления его актерского таланта. Теперь Надя поедет с ним в Москву, увидит новую квартиру, поразится…

Холмогоров вдруг отчетливо осознал, что думает о свадьбе как о свершившемся факте и почти планирует будущую совместную жизнь с бывшей женой. И делает это легко и почти с удовольствием, во всяком случае, без внутреннего отторжения. «Неужели я снова привязываюсь к ней? – подумал он. – Что в ней такого особенного, что я, публичный человек, любящий и мечтающий постоянно находиться в центре внимания, уже даже согласен прожить всю жизнь с тихой и скромной, пусть красивой, но не в меру застенчивой женщиной?» Произнес про себя слово «женщина» в отношении Нади и удивился, потому что никогда не называл ее так: та всегда была для него тоненькой, плывущей сквозь рокот студенческой перемены девушкой, которую он увидел в институтском коридоре. И когда дожидался ее у крыльца – ждал именно такую, тихую и кроткую, какой Надя Черкашина остается до сих пор. Кстати, то, что она попросила у него денег, вообще попросила его о чем-то, совершенно не вяжется с ее образом.

Да, Надя выйдет за него замуж, никуда не денется. Выйдет, как и в первый раз. И счастливы они будут так же. И сам он будет счастлив, потому что станет теперь вести себя умнее. Конечно, у него будут другие женщины, как и раньше

при Наде, а жена не будет ни о чем догадываться, как не догадывалась прежде. Раньше она и подумать об этом не могла. И наверняка так бы и продолжалось, если бы не дура Бровкина… Правда, вот на что он купился тогда? Неужели только на выпирающую грудь и воловьи глаза?

Все, что ни происходит, – к лучшему, выучил Холмогоров с детства. Это подтвердилось сразу на первой картине, когда неожиданно из рабочего сцены и участника массовки он стал исполнителем одной из главных ролей, что определило всю его дальнейшую жизнь. И сейчас случилось то же самое… если бы не Багров, если бы не тот страх, который ходит за Сашей по пятам. Не страх даже, а ужас. Такой же, вероятно, как тот, который испытывают животные, загоняемые на бойню, переполненную запахом крови и смерти.

Холмогоров вспомнил последнюю встречу с Багровым и почувствовал, как похолодела спина. Захотелось выть от безысходности, биться головой о стену, в которую уткнулся его жизненный путь, и проклинать себя за беспримерную глупость случайной похоти. Как был уверен в себе Разоренов… Как спокоен был собровец Николай, который наверняка бывал в разных переделках и мог ожидать всякое… Но где сейчас они оба? Нет, надо делать то, что приказывает банкир, – взять у Нади картину и передать ему – пусть отстанет.

Машина замерла на перекрестке. Саша, погасив сигарету, хотел убрать окурок в пепельницу, но вместо этого опустил стекло и бросил окурок на асфальт. В лицо пахнуло оттепелью, невесть откуда взявшейся в конце января, морось упала на лоб и щеки, и от этой влаги ему вдруг стало спокойнее.

Рядом находился автомобиль, из которого Холмогорова рассматривали две девушки. Их машина стояла так близко – до нее было менее полуметра, – что Саша даже заметил блеск в глазах обеих девчонок.

Стекло автомобиля рядом тоже опустилось, и та, что сидела на пассажирском сиденье, спросила:

– Ведь вы Холмогоров?

– Ну и что с того?

– Автограф не дадите?

Она протянула раскрытую записную книжку.

Саша посмотрел на девчонку, потом на эту книжку, снова поднял глаза на нее.

– Да пошла ты!

И вдавил в пол педаль акселератора, чтобы уйти со светофора первым.

Неожиданно возникло желание напиться. Однако Наде прежде не нравилось, когда муж пил. Сама-то могла выпить бокал или два шампанского или вместе с ним бутылку сухого на двоих. Не запрещала, не смотрела на него гневно, когда он в компании при ней тянулся к бутылке, но ему просто не хотелось огорчать ее. И сегодня не будет. В магазине возле ее дома взял бутылку игристого «Мондоро», кусок пармезана, направился было к кассе, но вернулся, чтобы прихватить крупных развесных оливок и виноград.

Надя была дома и показалась ему напряженной, а потому Саша, протянув ей бутылку и пакет с провизией, бодро сказал:

– Отмечаем сегодня твой развод с журналом.

– Его закрывают, и мне от этого не по себе.

– Закрывают, и слава богу. Если журнал никому не нужен, то при чем здесь ты?

Увидел ее глаза и добавил:

– А вообще мне безумно жаль. Я еще студентом собирал эти журнальчики – в них иногда можно было кое-что ценное почерпнуть. Между прочим, Рудик ожидает с нетерпением, когда ты наконец выйдешь на службу. Хотя нет, не так: тебя на самом деле ждет работа, служба – это в театре.