Не расстанусь с Ван Гогом

Островская Екатерина

– Я ничего не покупала, вы это знаете.

Инспектор кивнул, снова посмотрел на картину и продолжил:

– Если начнется процедура отторжения, то всякое нежелание отдать картину может быть истолковано не в выгодном для вас ключе. И тогда уже в действие вступает закон, который предусматривает не только конфискацию чужого имущества и передачу его законному владельцу, но и наказание для вас. А оно может быть очень серьезным. Однако, поскольку вещь находится в международном розыске и за информацию о ней объявлена награда, то вы можете просто отдать картину и получить премию, не столь уж маленькую. Три или четыре тысячи евро – десять процентов от заявленной

стоимости. При оформлении передачи я сам смогу их вам выплатить.

Надя кивнула. А потом спросила:

– Вы хотите изъять ее прямо сейчас?

– Сейчас не смогу. Нужны понятые и эксперт, который подтвердит ее идентичность. У меня есть фотографии и описание, но только эксперт должен осмотреть и сказать, что полотно – то самое.

Надя расстроилась. И не только потому, что поняла – картину оставить у себя не получится, а из-за того, что Радецкая наивно верила, будто хранит подлинник Ван Гога, шедевр.

– Я понимаю, трудно расставаться с вещью, которая является памятью о хорошем человеке… – снова заговорил инспектор.

– Погодите! – перебила его Надя. – Вы сказали, наследник распродает картины. Значит, он подал в розыск, чтобы, получив назад принадлежащее ему полотно, продать его?

– Вполне вероятно, – откликнулся Линдмарк.

– А картина оценена в тридцать или сорок тысяч евро?

– Около того.

– В таком случае, если я предложу ему эту сумму, готов он будет продать картину мне?

Инспектор пожал плечами:

– Я не могу думать за другого человека. Возможно. Только зачем вам это? Полотно работы не Ван Гога не стоит и половины денег, которые просит наследник. И как проведена оценка без присутствия самого объекта, тоже непонятно. Сумму наверняка можно оспорить.

– Значит, я еще и поторгуюсь. Просто очень хочу, чтобы подаренная мне вещь оставалась со мной. По крайней мере, бывшая владелица очень просила меня с ней не расставаться.

– О’кей, – кивнул инспектор, – я свяжусь с руководством, пусть переговорят с наследником. Тот назовет цену, и, может быть, она будет меньше. А я еще скажу, что картина в отличном состоянии, бережно хранится в надлежащих условиях. Кстати, где вы ее храните?

– В банке, – солгала зачем-то Надя, – в специальном хранилище, где установлен климат-контроль.

– О-о! – удивился господин Линдмарк. – То есть все меры приняты. Тогда через несколько дней я свяжусь с вами и расскажу, что делать дальше. Если хозяин согласится, мы сможем оформить покупку здесь, заверив документы в консулате.

На сем гость откланялся.

Оставшись одна, Надя с грустью подумала, что ничего уже изменить нельзя, картину у нее отберут. Потому что тридцать или сорок тысяч евро ей не собрать никогда. Даже если она возьмет кредит в банке, то сможет выплачивать лишь проценты по нему, и то отказывая себе во всем. Конечно, можно попросить в долг у знакомых, но им же тоже надо деньги отдавать. Плохо, конечно, что это не подлинник Ван Гога… А может, наоборот, хорошо, ведь тогда слово, данное Елене Юрьевне, как бы теряет свою силу. Платить сумасшедшие деньги за творение неизвестного голландского любителя – верх безрассудства. Но все же…

Она вспомнила о Холмогорове и подумала, что можно попросить у него. Саша говорил, что за три недели съемок получит тридцать пять тысяч евро, следовательно, у него как раз будет нужная сумма. А поскольку бывший муж все время твердит о своей любви, то вряд ли откажет. Иначе его признания ничего не стоят. К тому же роль в фильме Рудольфа Решетова наверняка не последняя в жизни Холмогорова, будут

и другие, за которые заплатят не меньше. Правда, взяв у него деньги, она станет обязанной ему. Как потом отказать Саше, если тот сделает ей предложение, к чему, похоже, все и идет? Выходит, придется тогда принимать его? Иначе она сама поступит некрасиво, получив деньги от человека, с которым не собирается связывать свою дальнейшую судьбу. Не собирается потому, что есть на свете Павел… Конечно, можно попросить эти тридцать тысяч именно у него. Но есть ли у внука Елены Юрьевны такие средства, еще неизвестно, и он-то не собирается на ней жениться, а ей точно не вернуть немалую сумму.

Надя продолжала думать. Вспомнила Линдмарка и то, как тот легко согласился с ее предложением выкупить картину. Странный иностранец – хорошо говорит по-русски, даже слишком хорошо. Акцент, конечно, ощущается, но он правильно строит фразы, знает сложные слова. Правда, перепутал «консульство» с «консулатом». И номер своего телефона не оставил, даже визитку не предложил. Как бы то ни было, но решение надо принимать. С одной стороны, картину представитель Интерпола заберет, и хорошо будет, если без последствий. Но отдавать ее не хочется, потому что это память о Елене Юрьевне. Хотя почти наверняка: если бы Радецкая узнала, что приобрела краденую вещь, сама бы отдала не раздумывая. Тем более что полотно – творение никому не известного человека, пусть, может быть, одаренного, но не более того. Хотя манера письма Ван Гога передана очень точно: даже представитель музея признал ее за подлинник. Однако настоящей экспертизы никто не делал. Состав красок, возраст холста… Что еще определяет экспертиза?

Елена Юрьевна говорила, что ее внук сделал работу под Караваджо. А это все-таки не Ван Гог – там не только надо быть великолепным рисовальщиком-академистом, но так распределить на лицах персонажей свет, словно он приходит не откуда-то извне, а льется из душ изображенных на холсте людей. Однако Павел – исключение. Павел очень талантлив. А еще умен, образован и красив. У него нет недостатков, совсем нет… Только он почти не обращает на нее внимания. Нет, конечно, приветлив, улыбчив, расположен к ней, но никогда не сделал ей ни одного комплимента. И она не заметила грусти и печали в его глазах, ни капельки любовной грусти, которую так умело изображает Холмогоров….

Нет, картину выкупать нужно. Только не следует просить деньги у Павла. Надо занять необходимую сумму у Холмогорова. Потом отдавать долг по частям и обязательно выплатить полностью. Пусть даже на это уйдет лет десять. Или двадцать. За столь долгий срок, может, что-нибудь изменится. Например, она устроится на хорошую высокооплачиваемую работу. Сколько ей Решетов собирается платить? Холмогоров, кстати, так и не назвал размер ее будущего оклада. Наверняка ведь больше, чем в редакции. Значит, разницу нужно будет откладывать. Саша придет, и она поговорит с ним…

Надя стала готовить ужин, продолжая размышлять. Начала накрывать на стол и вдруг поймала себя на мысли, что когда-то с таким же старанием делала это, ожидая мужа, и была счастлива. Теперь все изменилось. Да, она опять ждет Сашу, ждет с нетерпением, только душа не замирает, и сердце не бьется учащенно от предчувствия: вот сейчас Холмогоров появится и обнимет ее.

Время бежало, бывший муж все не шел, но Надя не садилась ужинать в одиночестве. Наконец посмотрела на часы – около девяти вечера. Вполне возможно, Саша не придет сегодня. Не придет впервые с того дня, как вернулся в Питер. Не придет именно тогда, когда действительно нужен.