Не считая лет

Созинов Михаил Дмитриевич

«Все рвусь…»

Все рвусь, но редко успеваю встать раньше солнца. Ночь как миг. И в ней горит, не выключаясь, зари привернутый ночник. А если все-таки удастся подняться в утреннюю тень, в душе, похожее на счастье, гнездится чувство целый день. Идешь пружинистой тропинкой, промытый свежестью насквозь. В объятья просятся осинки, березы не скрывают слез. От радости хмелеют птицы. Дымок цветенья над сосной. И сладко пахнет медуницей, и терпко — первой бороздой. Смывает зимнюю досаду едва наметившийся пир. И знаешь, что немного надо, а сердце просит целый мир.

«Мне вспоминается деревня…»

Мне

вспоминается деревня в час равновесья дня и тьмы, когда несуетно на землю нисходят сумерки зимы… Я четко вижу: мир старинный, часов замедленная речь. Стихали женщины, мужчины, детишки занимали печь. Невольно — в сторону работу, все недоделки — на потом. Еще несказанное что-то раздумьем наполняло дом. Гудел таинственно подтопок, метались блики на стене. А в сердце скрещивались тропы минувших и грядущих дней. Вставала правда за плечами: не изощряйся и не лги. Тогда значительно молчанье, вздох и касание руки. Смывалась всякая условность, все взвешивалось не спеша. И если появлялось слово, то обнажалась и душа… А мы — все наспех: любим, верим… Нет, не спеши включать торшер. Сядь рядом. Помолчим. Проверим, что за душой, что на душе.

Ливень

Ликуя молнией и громом, он в настороженную тишь ударил конным эскадроном по звонкому железу крыш. Отяжелев, пошел работать с хозяйской щедростью, с умом и до седьмого сеял пота густым серебряным зерном. Потом притих. Дождинки тоньше летели. И оборвались. Внезапно появилось солнце, и вспыхнул ярко каждый лист. Но еще долго под окошком, себя до капельки отдав, совсем как в детские ладошки, в кадушку шлепала вода.

Волк

У прорана, в глубине распадка, он лежит, забившись в краснотал. Глубоко под левую лопатку угодил губительный металл. Шерсть его ружейным пахнет дымом. Дрожь пронзает тело вновь и вновь. Он ушел, но гроздьями калины по следам его ложилась кровь. Здесь он был царем. По-царски — много крови проливал. Но пересек жизнью ему данную дорогу по своим законам человек. Волк глядит сквозь заросли малины, сквозь густые ветви ивняка. А в глазах его непримиримых затаилась смертная тоска. И волчата тут же, у прорана, ощущая страшный дух свинца, у него зализывают раны, наливаясь злобою отца.

Лед-тощак

Было поздно судить-гадать, где и как потерялась гать… Всюду тонкий, на палец, лед, на три пальца поверху — снег, а под ними — болото ждет, жадно чавкает в глубине. Только шаг, единственный шаг,— с громом рушится лед-тощак. Не могу побежать вперед, не могу рвануться назад. А болото сосет, сосет, тянет, пучится на глазах, лижет мне патронташ и нож. До зубов пробирает дрожь… Где-то ветер прошел стороной. Тихо дрогнул вечерний мрак. И завыл мой пес надо мной, словно сердце рванул наждак. Ой, любовь моя, синий чад. Ой, судьба моя, лед-тощак! Закричись — вокруг ни души. До рассвета — сомкнется гладь. Вот и смерть по кустам спешит. То-то рада: подстерегла! Я сто раз от ее косы буйну голову уносил. Был доверчив, наивен, прост. Пред тобою я — чист и прав… — Ну, прощай, мой пес!.. Он подполз, мертвой хваткой вцепился в рукав. Упираясь в кочку, скуля, стал тянуть из болота меня… Опоздала, смерть, я не твой! Сапоги сняла — подавись!.. Я в лесу, на снегу, босой, но готов сражаться за жизнь. Буду жить, не считая лет: я собачьей болью отпет!

«Пенную, клокочущую брагу…»

Пенную, клокочущую брагу выплеснуло разом из оврагов — безрассудно, яростно, хмельно. Цветоносным маем пахнет терпко. В пойме перепуганные вербы ощупью отыскивают дно. Половодьем света, блеском, гулом, каждою воронкой и волной и меня, как вербу, захлестнуло, замотало шалой новизной. Я хожу по тающим дорогам, я ношу нетающей тревогу, ожиданьем заливает грудь. Бьется в окна голубая птица, и туманов непросохших ситцы ночью мне покою не дают. На рассвете жарко тянет вальдшнеп, крыльями разбрызгивая высь… Хоть на миг забудь, что будет дальше, но весне и сердцу подчинись.

«Не девушке ли в скупости сердечной …»

Не девушке ли в скупости сердечной я сделал зло, не понимая зла? Не роще ли редеющей? Не речке ль, что, обмелев, до моря не дошла? Не замутил ли правды пустословьем? Не получил ли что-то не в черед? Не растоптал ли редкое гнездовье той птицы, что сегодня не поет? Когда уверен, что не тронут грозы, и ты непогрешим, и чист зенит, легко пройти, и не заметить слезы, и отвернуться сердцем от обид… На росстани дорог стою, как витязь, вполне прозревший, без меча и лат. Кому я сделал больно? Отзовитесь! Откройтесь — перед кем я виноват. Без скидок на условия и время, все тот же — не силен, не знаменит приму вину — мучительное бремя, и постараюсь честно искупить.

Рапана

Приложи ее к уху и стой: в многослойном приглушенном хоре ты услышишь, как бьется прибой у нее в перламутровом горле. Сколько лет с безделушками в ряд в этой комнате, тихой и сонной… Как стеклянные, волны звенят, и ревут штормовые муссоны. Слышен склянок отчетливый бой, скрип грот-мачты в безбрежном просторе. …Я вот так же наполнен тобой, как рапана пронизана морем.

«По-летнему зори лучисты…»

По-летнему зори лучисты, и август уйти не спешит. Но первые желтые листья срываются тихо с вершин, на травы в измятости волглой ложатся к подножью берез. Все дни своей жизни недолгой прожили они на износ. Все лето ни грозы, ни ветры, ни ливней тяжелый накат не смяли их, рвущихся к свету, тянувшихся вверх, в облака. Царапнет тревогою острой паденья печальный обряд. Не просто живому, не просто уйти, не познав сентября… Срываются листья покорно и падают — жизнь протекла,— бросают на отчие корни последние капли тепла.

Новогоднее

…Слушай, сделаем иначе: сядем в поезд и — на дачу. Сказка ночи, тишины. Что возьмем? Консервов банку, чаю, хлеба полбуханки и кусочек ветчины. С электрички в полвосьмого — прямо в юность, в лес сосновый, полный шорохов и снов. Как снежком запахнет вкусно! А какая воля чувствам: ни огней, ни голосов. Я уверен: будешь рада походить тропинкой сада раз и два. Куда спешить? Шаг упруг. Сильнее плечи. И тебя коснется вечность очищением души. Постоим под синей бездной, вспоминая строй созвездий, позабытых так давно. А когда-то изучали, уходя в поля ночами после взрослого кино. А потом растопим печку, на столе пристроим свечку, стол накроем без хлопот. Без речей, без шумных тостов, откровенно, тихо, просто вспомним весь прожитый год… А какое пробуждение! Утро словно день рожденья. Снегом щеки обожжет. Днем уже знакомой трассой мы вернемся, как из странствий, в новый город, в новый год.