Не считая лет

Созинов Михаил Дмитриевич

Вислянка

Режут ветры здесь бритвами острыми. Давит слезы из камня мороз. И лежат снеговые простыни до горячих июльских гроз. Но на скалах, над козьими тропками, на обрывах кремнистых пород уцепилась вислянка неробкая, зеленеет и нежно цветет. И, обжившая голые гребни, где идут ниже ног облака, сине щурится в дикое небо изумленною каплей цветка. Щедро вымыта, скупо согрета, не поступится верою в лето, не уступит гранитный карниз. Позавидуешь скромности светлой, позавидуешь жадности этой — каждой клеткой держаться за жизнь.

«Дай мне, жизнь до самого заката …»

Дай мне, жизнь, до самого заката, как всегда ходил я, дошагать: легким, крепким и молодцеватым, слышимым для друга и врага… Чтоб

была незыблемой Россия, чтобы на земле не меркнул день, все я отдал — молодость и силу, ничего не требуя взамен. Падал навзничь, но не на колени. И горел, не покидая строй, рядовой большого поколенья, беспощадно смятого войной. Мы в горниле бойни выжгли страх свой, поднялись у смерти на пути. Как же мне пред молодыми — дряхлым, сгорбленным и немощным идти? Промолчим о болях и обидах. Памяти — наш твердый шаг и след, чтобы те, кто вышел и кто выйдет, знали, как прошли мы по земле.

Право сердца (глава из поэмы «Фронтовики»)

Вместо вступления

От взрывов вздрагивают нары. Песок с наката словно дождь… Я просыпаюсь, рядом шарю — ищу одежду, обувь, нож. Я помню: складывал все это здесь, в головах, и возле ног… Ни пистолета, ни планшета, ни шлемофона, ни сапог… Кричу и сам себе не верю: в землянке пусто, нет ребят. Плечом высаживаю двери и вижу: черно-красный ад. Разрывы. Грохот. Дым как вата. В земной коре глухая дрожь. Где самолеты? Где ребята? Куда бежать — не разберешь. Бегу, и падаю, и боком ползу. Кричу — беззвучен рот. А на меня заходит «фоккер», враз из обеих пушек бьет. Разрывы справа. А, промазал! Я резко влево — недолет. Я снова вправо: врешь, зараза!.. А он все кружится и бьет… Разрыв. Огонь. Ударом в спину взрывная бросила волна… …И просыпаюсь… Чертовщина!.. Опять ты снишься мне, война!

* * *

Друзья мои, однополчане, товарищи-фронтовики, скажите, снится вам ночами война, рассудку вопреки?.. Нам всем одна досталась доля: перловый суп из котелка, с восьми — недетские мозоли и боли в сердце — к сорока. Все было так, а не иначе. Так будь ты проклята, война!.. …Фронтовики при встречах плачут. Не забывается она!.. Я столько лет молчал об этом. Чем оправдаться? Что я ждал? Все меньше нас на белом свете, кто в черном небе воевал. Нет, Не могу я быть спокойным, когда земле грозит беда. Здесь слово, как патрон в обойме, не будет лишним никогда.

1

Таится, закрепясь, пехота, У нас, разведчиков, — аврал. Я из кабины самолета по целым дням не вылезал. Едва рассветные полотна окрасит густо киноварь, ты, вырулив на кромку взлетной, уже запрашиваешь старт. — Пошел! Рванется под кабину земля, навстречу устремясь. Упруго выгибает спину и, над тобой теряя власть, уходит в темень, словно тонет, в рассветный облекаясь дым. Ты в теплых солнечных ладонях, с землей расставшийся, один… О, власть над небом! Зов простора. Безбрежье, бьющее в упор. Грудь наливается восторгом, и сердце громко, как мотор… Но ты летишь. И все, что было существенным, самим тобой,— ушло немедля, отступило, осталось где-то за чертой. Ты весь — стрелок и навигатор, звериный слух и птичий глаз. По воле сердца чувства сжаты в кулак стремительный сейчас. Но ты — один. Стань невидимкой и все сумей преодолеть, чтоб цель — дорожкой фотоснимков лежала в штабе на столе… Глубокий крен на развороте. Большое солнце за спиной. Передний край. Уже пехота лежит прислушиваясь: — Свой!.. Но не помашет — для удачи, простого знака не подаст. Лежит себе. Зарылась, значит, в болота эти, в эту грязь. Готовится. Вцепилась плотно, в себе уверенная, ждет, когда на бруствер вскочит ротный и руку выбросит: — Вперед! Ударит час. Ударит скоро. Мы все готовимся к нему. Пехота ждет, а ты с набором идешь все выше в синеву. Навстречу движется не быстро земля, но дальше видит глаз. Передний край. Тылы фашистов. Два слова в полк: — Кончаю связь!

* * *

Как высока цена мгновенья! Маршрут на карте проложив, ты знаешь время возвращенья — вернешься, если будешь жив. Шесть тысяч метров за минуту. Полет в пределах ста минут. Повторно собственным маршрутом не проходи: подстерегут. Разведчику, чему научен и приобрел на фронте сам, нужна особая везучесть ходить по вражеским тылам. В полете, далеко от базы, где помощи и связи нет, ты все предчувствовать обязан, предугадать, предусмотреть. И где бы ни был на маршруте, в начале и в конце пути, врага увидев, на минуту его во всем опередить… Но где б ни шел, везде, пожалуй, услышат, засекут посты. Весть о тебе, опережая тебя, уйдет в немецкий тыл. Фашисты рвут чехлы с орудий. Штабисты их — стоят у карт. И «фоккера» — на ветер грудью уже торопятся на старт… Взлетит разведчик — полк проводит его глазами. Как стена меж им и базою. И сводок — где он?.. что с ним?..— не даст война.

* * *

Не тот стал немец. Был он круче. Он в небе спуску не давал. Теперь же многому научен и сам побаиваться стал. Поменьше стало спеси, дыму. Уловок стало — через край. Расставит танки, пыль поднимет: мол, на, разведчик, засекай. А там — не танки, а фанера. Не пыль — искусственный туман. Стрельбу откроет, чтоб поверил, чтоб записал его обман… Цель цели — рознь. Но если надо укрыть какой-нибудь квадрат, фриц не считает ни снарядов, ни «фоккеров» — на перехват.

* * *

Как ни опасен, но привычен огонь зенитный по пути: ты можешь скорость увеличить, подняться, в сторону уйти. Ты волен в выборе маршрута, режима — все в твоих руках. Но уж над целью — не до шуток. Как встал — забудь про смерть и страх… Миную цель. Тяну мгновенья. Иду как будто стороной… И с разворотом, со снижением кладу рули на боевой. Фриц разгадал, да слишком поздно. Такого он не ожидал. Через минуту — вздрогнул воздух. Лютует враг. Гремит металл. С овчинку небо над тобою, разрывов дым, огни слепят. Ты молишь: только б не прямое, не по моторам, не в тебя… Зенитки злобно воздух рубят. По крыльям пробегает дрожь. Случись беда — пешком отсюда домой до базы — не дойдешь… Цель позади. Крути, сколь можешь, за пируэтом пируэт. Пусть вылезает фриц из кожи, паля зенитками вослед. Снижение… Скорость до отказа… Под солнце, чтоб ударил блеск в глаза зенитчиков. Не сразу они увидят, где ты есть. Теперь на юг, туда, к болотам, к лесным массивам, в тишину, где немец по своей охоте не побывал за всю войну… Цель далеко. Как фотоснимки? Как там АФА? [1] Скорей домой! А день стоит! Ни капли дымки, ни облачка над головой.

1

АФА — аэрофотоаппарат.

* * *

Сел. Зарулил. У капонира — бригады техников черед. И тут же «виллис» командира тебя с открытой дверкой ждет. Земля родная. Неба просинь. Качает хмелем тишина. Шофер протянет папиросу и зажигалкой щелкнет: — На! Тут загордиться впору: что ты! Такая встреча! Только факт: весь труд твой, смысл и риск полета, расскажет снимками АФА. …А через час, сгибаясь круто, земля под крыльями летит. И вновь зенитные «тулупы» тебя встречают на пути… …Вот так, усталый, на закате прилег — планшет под головой. Поднял посыльный: — Срочно к Бате! Приказ — на десять дней домой! —

* * *

Домой? Да можно ли поверить? Не розыгрыш? Вот так — домой?.. Едва закрыв штабные двери, я снова вынул отпускной. О, невесомая бумага, какую ты имеешь власть! В унтах, в комбинезоне, в крагах — перечитал — пустился в пляс… Тогда, в году сорок четвертом, воюй, пока ты жив и здрав, а отпуска или курорты гражданских не имели прав. Случалось, в маршевых, в попутных частях — отпустят на часок. Но чтобы так, на десять суток,— никто рассчитывать не мог. Не понял сразу, что не просто начштаба говорил со мной о матери с отцом, о сестрах. И вот, пожалуйста, домой!