Шрифт:
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Кирилл Топалов (род. в 1943 г.) — автор повестей, рассказов, сценариев художественных и документальных фильмов. Популярность болгарского прозаика объясняется прежде всего тем, что он неизменно обращается к конфликтам, ситуациям, положениям, характерным для повседневной жизни, интересующим каждого человека — и не только в современной Болгарии.
В
Вторая повесть, вошедшая в книгу, — «Не сердись, человечек!» (1982) — является логическим продолжением и дополнением первой. Главные действующие лица здесь — дети тех женщин, которых судьба свела в одной палате специализированного роддома. Никто не усыновил их, как надеялись матери. Ребятишки воспитываются в детском доме. Так же правдиво, как и в повести «Будь благословенна», воссоздает автор светлые и темные стороны их жизни, неизбывную тоску по материнской ласке, их порой наивные, но упорные поиски родителей.
О детских домах мы читали много — и хорошего, и плохого. Наша пресса, особенно в последние годы, уделяет значительное внимание проблеме семьи, которая не состоялась. Появился даже термин «неполная семья», вытеснивший бытовавшее ранее полупрезрительное словосочетание «мать-одиночка». В художественной литературе у нас, однако, пока нет значительного произведения, в центре которого стояла бы эта проблема. Попытку раскрыть разные ее стороны, разные грани делает в своих повестях Кирилл Топалов.
БУДЬ БЛАГОСЛОВЕННА
Повесть
— Шестой лунный месяц, — произносит докторша, и мне кажется, что слова ее доносятся откуда-то из глубины моря — так приглушенно они звучат. — Значит, календарный пятый уже пошел.
Не взгляну даже — ни на нее, ни на сестру, которая измеряет мой живот какой-то скобой. Не посмотрю и в их проклятую книгу, где я вписана под каким-то там номером. Уж заканчивали бы поскорее все это, нет больше сил.
— Остальные четыре месяца пролетят — не заметите как, — продолжает врач. — Условия у нас прекрасные. Рядом, в селе, есть кинотеатр, кафе, магазины…
Утешает. Держу пари, сейчас она смотрит на меня взглядом, полным п о н и м а н и я. Только ваше понимание, уважаемая доктор, мне не нужно. Жора нужен мне. Но вы-то ведь не сможете его вернуть. Он и вам заявит, что ребенок не от него. Может сказать и еще что-нибудь похлеще. Но что бы он ни сказал, вы промолчите и проглотите… Да-да, проглотите, как я проглотила! И не почувствуете к нему ни неприязни, ни ненависти. Точно так же, как не почувствовала я, когда он сказал мне, что ребенок не его…
Тот вечер, как и все, что связано с Жорой, запомнился мне до мелочей. Я вспоминала его уже, наверное, раз сто. А зачем? Ведь ничего нельзя ни исправить, ни вернуть. Только расстраиваюсь напрасно. Однако, несмотря на желание забыть, упорно возвращаюсь мыслями к прошлому. Уж не от безумной ли надежды, что все образуется, происходит это? Знаю ведь, знаю: гиблое дело, безнадежное. Но все равно…
В тот вечер, когда мы собрались бригадой, ребята запели: «Купи, мама, мне ружье, чтоб убить Елену за измену». Жоре вздумалось поцеловать меня при всем честном народе, а я стала вырываться. Это, наверно, и была моя первая ошибка, потому что именно тогда все у нас пошло наперекосяк. Видно, поведение мое задело Жорино самолюбие. Да к тому же Васо, как всегда не вовремя, встрял со своим тупым юмором:
— Ну, это уже изменой попахивает! Ишь, даже поцеловать не дается…
Жора, обняв меня одной рукой, точно свою собственность, взял в другую рюмку и сказал:
— До сих пор еще ни одна мадам не позволяла себе выкидывать подобные фортели. Ведь Жорж может и наказать…
— Как это?! — выпалила я раздраженно, сбросив его руку со своего плеча, и это была вторая моя ошибка.
— А вот так! — пояснил Васо, обведя выразительным жестом полукруг перед своим животом.
Кина, которая сидела напротив, стала белая как полотно, и я поняла: у нее с Жорой что-то было до моего прихода на рудник, недаром об этом ходили упорные слухи… Сейчас я просто уверена, что и их роман закончился теми же словами: «Ребенок не от меня».
— Да, дарю! — произнес Жора и посмотрел на окружающих так, будто перед ним — подчиненные. — Могу и дарю! Каждому свое. Я же ничего не говорю, когда вы развешиваете по стенам фотографии разных фиф. Вешайте на здоровье. Я даже не имею ничего против, если они явятся к вам в ваши светлые сны. Но лично я предпочитаю мечте реальность.
— Только потом из-за этой «реальности» приходится твоим «фифам» бежать к врачу, — зло пробормотал Огнян, наигрывавший что-то на гитаре.
— Пусть рожают. Я же не гоню их в больницу! — ответил Жора с не меньшей злостью.
Он ненавидит Огняна, потому что мы ходили с ним на подготовительные курсы, и Жору это страшно бесило. Хотя лично я была на седьмом небе от счастья — Жора тоже стал ходить на курсы, из-за ревности, и все девчонки страшно мне завидовали: он такой красивый…
— Если бы все рожали, — продолжал острить Васо, — Жоржу не хватило бы на алименты зарплаты самого министра. Факт классового неравенства налицо: у кого ясли полны, а у кого шаром покати.
Все захохотали. Каждый в бригаде знал, что я нравлюсь Огняну.
— У кого какие ясли — это личное дело каждого, — ответил Огнян. — Но думаю, общее наше дело — всех, кто здесь присутствует, — спросить Жору, почему он за два года сменил три места работы.
Спросить никто не успел — в этот момент вошла тетя Гена, чтобы собрать со столов грязную посуду.
— Что вы пристали к парню? — крикнула она. — Эх вы, мужики! Да вы, оказывается, завистливее нас. Разве Жора виноват, что девки сами на него вешаются? Будь я помоложе, тоже бы влюбилась…
— И потоньше! — вставил Васо.