Не сердись, человечек
Шрифт:
— Как же, ты отвечаешь. Потому и скулишь по ночам, как побитая собака, — не без ехидства замечает Матушка и обращается ко мне: — Леночка, иди завтракай, тетя Веса оставила тебе твою порцию.
В отличие от тети Гены тетя Веса — женщина маленькая, тоненькая, как свечка.
— Леночек, давай-ка скорей, а то чай уже остыл!
Тетя Веса протягивает в окошко чай, огромный кусок сыра и тарелку, чуть ли не до краев наполненную конфитюром. Видно, Матушка сказала ей, что я не ела со вчерашнего вечера.
— Остатки сладки, — видя мое недоумение (уж слишком обильный завтрак получился), поясняет тетя Веса.
Мысленно я отмечаю, какой же тактичный
— Как проголодаешься, сюда приходи, — говорит тетя Веса, когда я, поблагодарив ее, собралась уходить. — Я четверых родила, знаю, что это такое. Все время хочется чего-нибудь пожевать.
Поднимаюсь к себе в палату, начинаю писать письмо Кине. И вдруг в голову приходит мысль: может, позвонить Жоре. А почему, собственно, нет? Если он сегодня во вторую смену, значит, сейчас дома. Скажу, что звоню по поводу своих вещей. Пусть отдаст их Кине, чтобы она прислала мне их посылкой. Господи, ну какая же я дурочка! Да, в конце концов, это совсем нормальный повод для того, чтобы позвонить! Почему нет? А может быть, он и не думал бросать меня? Может быть, скажет сейчас: куда это ты пропала, я тут к свадьбе готовлюсь, понимаешь ли, а ты заставляешь меня разыскивать тебя через Интерпол по всему Балканскому полуострову!
Заканчиваю письмо, опускаю его в ящик, стоящий прямо в коридоре, и несусь в ординаторскую. Стучу, но никто не открывает, хотя изнутри доносятся голоса. Легонько толкаю дверь и вхожу. Лолов сидит за столом, а напротив него, спиной к двери, какая-то девушка, которая плачет.
— Ладно, ладно! Так прямо и спустят они с тебя шкуру, с живой-то! Врежет отец пару раз — ну и что? А потом, никто не говорит, что тебе непременно надо в село возвращаться. Мир велик, найдешь себе новую работу, хорошего парня. Никто и знать ничего не будет.
— Как же, не будет. Плохое в первую очередь, — выдавливает сквозь слезы девушка, и я узнаю по голосу вчерашнюю несчастную.
— А все эти глупости выбрось из головы, — произносит Лолов строго и встает из-за стола, чтобы проводить девушку.
— Ты тоже будешь вешаться? — спрашивает он меня раздраженно, как только дверь захлопнулась.
— Мне позвонить надо, — отвечаю я в том же тоне.
— Ах да, я забыл, ведь ты лучше всех, — произносит Лолов иронично и вдруг переходит на крик: — Только здесь вам не переговорный пункт и не церковь. А я вам не телефонист и не батюшка!
— Можно мне позвонить? — спрашиваю я спокойно, но чувствую, что завожусь.
— Нельзя!
Я демонстративно усаживаюсь на тот же стул, на котором только что сидела Тинка, и набираю телефон Жоры. Сердце замирает, горло перехватывает от одной лишь мысли, что вот сейчас, после гудков, услышу его голос. Только бы не разреветься, только бы не разреветься и не перепутать все. Значит, так, я звоню по поводу своих вещей, оставшихся у него.
— Алло! — раздается в трубке голос хозяйки квартиры, и я ощущаю одновременно и облегчение, и тревогу.
— Попросите, пожалуйста, Жору, — произношу еле слышно.
— Он не живет уже здесь, — отвечает хозяйка сухо и кладет трубку.
Эти слова убили меня. Как — не живет? Уехал, что ли?
Ответ на этот вопрос возникает сам по себе — предельный и точный: да ведь хозяйка Жоры знает мой голос, я же звонила сотни раз, вот он и сказал ей, что, если я позвоню, пусть она ответит, что его нет. Эта старая ведьма всегда почему-то ненавидела меня, а теперь, когда представился случай сделать мне гадость, естественно, не упустила его… Но он, как он мог? Так, все ясно: отныне он не существует для меня… Вот и хорошо. Я почти смирилась с этим.
Встаю и направляюсь к выходу, но Лолов указывает мне на кресло и спрашивает:
— Кем он работает?
— Шофером.
— Ну и?..
Вместо ответа мучительно стараюсь изобразить на лице подобие улыбки, и Лолову сразу все становится понятным: и у меня тот самый, классический, случай.
— Может, мне позвонить, позвать его? — спрашивает Лолов.
— Нужен он мне! — бросаю зло, изо всех сил сдерживая боль, обиду и рыдания, но они все же прорываются, и я начинаю реветь как последняя дурочка.
Лолов закуривает, подходит ко мне и тихонько гладит меня по голове, как маленькую, с такой нежностью, какой не видела от родного отца.
Девушка, которая хотела покончить с собой, все же сделала это сегодня, спустя неделю после разговора с Лоловым. Ее нашли утром в ванной, уже окоченевшей. Она приняла очень много хинина и еще что-то. Как выяснилось позже, крысиный яд. Где только нашла? Ее родные живут в одном из соседних сел. Приехали сегодня, и теперь из палаты напротив доносятся плач и причитания матери. Наверное, если бы Тинка возвратилась в село с ребенком, с нее и в самом деле спустили бы шкуру, а сейчас плачут-убиваются. Нет, Тинка не была шлюхой, в этом я уверена. Но боже мой, какой дурехой надо быть, чтобы позволить обмануть себя какому-то солдату, который и переспал-то с ней всего один раз и исчез.
Обо всем этом я узнала от Матушки, а ей рассказала медсестра.
Вообще-то за неделю, что нахожусь в Доме, я переменила свое мнение о многих девушках. Узнала истории «падения» — во всяком случае, тех, кто в моей палате. И оказалось, это совершенно нормальные девушки, совсем не такие, какими я представляла их себе раньше.
Например, Ани — очень порядочная, самостоятельная девушка. Она встречалась с каким-то гитаристом из студенческого оркестра, но замуж за него выходить не захотела, потому что он был против ее учебы в Художественной академии (Ани туда собиралась после университета) и совсем не горел желанием содержать студентку. «Мне, — сказал он, — нужна такая жена, которая могла бы зарабатывать деньги». Ани рассказала свою историю только мне одной, поскольку, как она выразилась, я из той породы людей, которые умеют хранить чужие тайны.
Что касается Гены, она была секретаршей у Владова. Так называемая «безумная любовь», в чем лично я очень сомневаюсь, ведь он годится ей в отцы. Но теперь уже это не имеет никакого значения, потому что, как говорит Матушка, картина резко изменилась: если раньше Владов приезжал к Гене чуть ли не каждую неделю, то в последнее время график его посещений резко изменился.
А Милкина история — смех и слезы. Как только ее Митко узнал, что у них будет ребенок, сразу же решил жениться. Да вот беда — жить негде. Милка с родителями живет в коммунальной квартире, а Митко снимает комнату. Но когда его хозяйка узнала, какие перемены могут произойти в жизни Митко, сразу же заявила, что не желает держать у себя семейных. Стали искать жилье, но — увы — никто не брал на квартиру: то ли потому, что семейные, то ли потому, что рабочие, мол, некультурный народ и разное такое. Всем студентов и доцентов подавай. Но если бы только эти проблемы. Неожиданно Милке стало худо. Врачи посоветовали лечь на сохранение. В отделе соцобеспечения кто-то дал еще более дельный совет: мол, если Милка устроится в какой-нибудь «Дом матери и ребенка», там и о ней позаботятся, и о ребенке. За это время, смотришь, Митко найдет квартиру. А так как в таких домах места в первую очередь предоставляются незамужним, то Милка и Митко решили пока не расписываться. Вот такая история. Хочешь — смейся, хочешь — плачь.