Не сердись, человечек
Шрифт:
Пеева уходит, а Лолов усаживается на стул, достает сигарету, долго мнет ее в пальцах и обращается к нам:
— Сегодня ко мне приходила сельская молодежь, просят, чтобы помогли им в организации какого-то там праздника. Вот я и решил предложить вам… Девчонка одна была с ними, боевая такая. Знаете, что заявила? Мы хотим, говорит, устроить встречу с вашими больными, поговорить об их проблемах. Ну, я ответил ей, что, мол, свои проблемы они сами обсудили предостаточно. А вот если бы вы помогли им отвлечься от этих проблем, развеяться — другое дело.
Лолов
— А почему бы нам не обсудить их проблемы? Наверняка они у них имеются, и еще неопределеннее, чем наши. С нами все ясно, а вот с ними — еще вопрос. Сегодня они находятся по ту сторону железного занавеса, а завтра могут оказаться по эту, рядом с Матушкой…
Смеемся дружно, и не столько над словами Матушки о железном занавесе, сколько над тем, что эти боевые-молодые, которые предлагали обсудить наши «проблемы», могут и в самом деле оказаться в скором времени рядом с нами. Конечно, веселость наша жестокая, злая, но что поделаешь.
— Словом, я позвоню им, предупрежу, что вы придете, — продолжает Лолов. — Это Дом молодежи, секция культурно-массовой работы.
— Конечно, пойдем, — как всегда расписывается за всех Матушка. — Мы в самый раз для такой работы — культурной и массовой.
— Только не очень задерживайтесь, — предупреждает Лолов уже на выходе. — А то сестра волноваться будет.
— Избави нас бог от сестер, отцов и остальных опекунов, — бормочет Матушка, стаскивая ночную сорочку.
— Если есть Матушки, почему бы и отцам не быть? — замечает шутливо Лолов уже из коридора.
Но Матушка не была бы Матушкой, если бы осталась в долгу, поэтому она прошагала к двери — как была, в одних штанах, — и, размахивая своей огромной ночнушкой, крикнула Лолову:
— Хорошо, пусть будут! Пусть! Но только в этом году будет и еще кое-что.
— Что именно? — оглянулся Лолов и, увидев Матушку в таком виде, улыбнулся — видимо, привык к ее номерам и решил не обращать внимания.
— А то! План не выполните по приемосдаче детей, двоих точно уж недосчитаетесь! — заявила она и, повернувшись своим огромным задом к Лолову, прошествовала походкой кавалерийской лошади в палату.
— Это правда, что говорит Матушка, Ленок? — Гена прекращает краситься и оборачивается ко мне.
— Что? — спрашиваю я.
— Неправда — так будет правдой! — произносит раздраженно Матушка. — Ленок не из тех, кто бросает своих детей, не то что некоторые вертихвостки… Да, смотрю я на вас, девчата, и вот что думаю: только Ани, как самая ученая из всех нас, уйдет отсюда чистая, как младенец… Ну да ладно, давайте, дети мои, одевайтесь, культурно-массовая работа нас ждет!
— Что-то не хочется идти, — говорю я, так как у меня неожиданно разболелась голова. В последнее время со мной такое случается довольно часто.
— Не выдумывай, а то я, кажется, возьмусь за тебя, — повышает голос Матушка.
Ничего не поделаешь, я собираюсь. Выходя из палаты, целую Милку. Она давно уже никуда не ходит, все лежит. В какое-то мгновение мне кажется, что я не хочу идти никуда из-за Милки. Я заметила, что день ото дня мы становимся все менее чуткими друг к другу, суше, черствее, видно, такими нас сделали наши несчастья. Мне жаль Милку, уж я-то знаю, чего стоят ей это лежание и уколы, койки-то наши рядом, слышу, как плачет по ночам от боли. И все же я ухожу вместе со всеми.
— Как несправедливо устроен мир, — говорю я Матушке, когда выходим из Дома. — Мы с Ани готовы отдать все, лишь бы наши дети не появились на свет, а Милка хочет сохранить ребенка, но не может.
— Нет ума, потому и не хотите детей, — отвечает Матушка. — Знала б, сколько на свете женщин хотят иметь ребенка, а не могут. По каким только врачам не ходят и курортам не ездят, готовы отказаться не только от мужчины, но и от самого господа бога, лишь бы родить! А вы…
— Но ты-то сама — оставила ведь ребенка?
— Оставила, — проронила глухо Матушка, — потому что некому было задрать юбку да надавать по заднице.
— Хорошо, а этого сама собираешься воспитывать или как?
— Милая ты моя, да пусть он родится сначала… Ох, Елена, Елена, знала бы ты, как это ужасно — просыпаться каждое утро с мыслью, что ты — одна, совсем одна. Умирать будешь — и некому подать стакан воды… Вот я и сказала себе однажды: господи, если смогу зачать снова, ничто на свете не заставит меня прервать беременность или бросить своего ребенка… А ты что, собираешься своего оставлять?
— Я хочу поступить в университет, — ухожу я от прямого ответа.
— А чем тебе помешает ребенок? Ясли, стипендия — все это ты будешь иметь, да и родители помогут, не оставят же они тебя?
Молчу, а про себя думаю, что Матушке легко рассуждать. Кому я нужна буду с ребенком? Разве только какому-нибудь придурку, за которого не пойдет самая завалящая? А потом, где гарантия, что через год-два он не будет попрекать меня, что взял меня т а к у ю?
— Матушка, извини за бестактный вопрос, но почему ты до сих пор не вышла замуж?
— От большого ума. Все какие-то недостатки находила у мужиков. Ну а если честно сказать, не очень-то хотелось.
— А теперешний твой, как он…
— Инженер он. На разных социальных ступенях стоим, — произносит Матушка и умолкает. Потом внимательно смотрит на меня, словно решает, стоит ли продолжать, и произносит задумчиво: — Как-то опоздала я на автобус, который в город ехал. Стою на остановке, смотрю, со стороны строительного комбината едут «жигули» и останавливаются рядом со мной. Делаю вид, что не замечаю, но водитель приглашает меня, мол, может, подбросить в город. Села в машину, он предлагает сигареты хорошие, разговорились, и оказалось, что он — новый инженер стройкомбината. Симпатяга такой, куда там. Ну я и говорю ему, когда подъехали к моему дому, мол, слушай, золотой, а почему бы нам не выпить по чашечке кофе, тем более квартирантки моей нет дома. «А-а, кофеек с интимом», — улыбается он. «Ну а если с интимом, — не теряюсь я, — что, испугался?» — «Почему, в армии приходилось бывать и не в таких переплетах».