Не сердись, человечек
Шрифт:
— Обещаю тебе, что на следующей неделе все призы, которые здесь разыгрываются, будут моими. — Голос Жоры выводит меня из задумчивости.
— А почему на следующей? — спросила я, и вдруг меня точно током пронзило: почему он говорит о какой-то следующей неделе, ведь мы собираемся пожениться. — Посмотри, какой у меня живот, уже шестой месяц пошел! — сказала я, так и не решившись произнести то, что вертелось у меня на языке, — про женитьбу. — Ведь мы собираемся…
— А мы не сейчас, — говорит Жора с какой-то беспечностью.
— А когда?
— Когда родишь.
— Что-что?
— Когда родишь, — повторил он.
— Ты сумасшедший! Расписываться с ребенком?!
— Зачем с ребенком? Ты же оставишь его здесь?
— Но почему, почему?! — ужаснулась я, и мне показалось, что земля разверзлась подо мной. — Ведь это наш с тобой ребенок. Как можно оставлять его?!
— Слушай, дружочек, — продолжал он осторожно. — Ведь нехорошо получается. Пойдут всякие разговоры. Да и старики — мои и твои, — знаешь ведь, какой это народ. Чего доброго, удар хватит. А потом, для тебя так даже лучше.
Мне стало так плохо, что я оперлась о барьер, чтобы не упасть. Кто-то из стрелков, стоящих рядом, попал в мою мишень — барабан, — и теперь он отбивал дробь, а у меня перед глазами мелькали смеющиеся женские физиономии, которыми была разукрашена карусель. Мне казалось, что все-все, даже эти размалеванные неживые куклы, счастливы и поэтому смеются надо мной.
— Не умеешь стрелять — не берись! — услышала я над собой голос какого-то верзилы, вырывавшего ружье из моих рук.
Потом уже не помню, что было. Помню только, что я кричала как безумная и колотила Жору кулаками по его широкой груди. Потом куда-то провалилась, а когда пришла в себя, почувствовала, что кто-то обрызгивает меня водой и кто-то поддерживает сзади. Жоры не было. Не знаю, откуда взялись у меня силы, но я бросилась бежать. Мне хотелось как можно скорее оказаться в палате.
Вечером, когда все в доме уснули, я сожгла фотографию Жоры и всю ночь проплакала.
— Елена, выйди, к тебе пришли, — обращается ко мне сестра.
Она всегда делает сообщения подобным образом — стоя в дверях, точно жандарм.
Я продолжаю смотреть в потолок.
— Родители твои пришли! — поясняет сестра и уходит.
Только их мне не хватало. Эх, Кина, Кина. Конечно же, это она сказала им, где я. Но я не пойду к ним. Мне они не нужны. Мне никто не нужен. Шастают друг за другом, совесть свою хотят успокоить, мол, не оставили меня в трудную минуту. Нашли дурочку. С какой стати я должна терпеть все это? Мне сейчас ни до кого нет дела. Я сейчас должна думать не только о себе, потому что уже вторую неделю — после случая в тире — кровлю.
— Пойди, — говорит Милка. Мы с ней вдвоем в палате, остальные ушли погулять. — Родители все-таки. Если они не поймут, кто же еще…
Пока раздумываю, сказать ей или нет, что один из этих родителей испытывал огромное желание выпотрошить мой живот собственными руками, в дверь стучат, и на пороге возникают Димчо и Матушка. Димчо здоровается тепло, вытаскивает из своего огромного букета один маленький и подает его мне — он на редкость приятный парень и постоянно приносит каждой из нас цветы.
— Наверное, лучше было бы вместо цветов привезти вам по одному монтажнику, — шутит он. — Когда я рассказываю в своей бригаде про вас, наши монтажники прямо-таки слюнки глотают. Заочно уже повлюблялись. Я и Матушке подыскал кавалера. Сам бригадир! Это тебе не хухры-мухры.
— Молодой? — интересуется Матушка, нюхая гвоздики, которые ей подарил Димчо.
— Не старый, — отвечает он лукаво. — Плюс-минус шестьдесят весен.
— Э-э, тогда — без меня! — заявляет она. — С дедушками только проститутки ходят. А я создана для любви. Мы берем шефство над молодыми бригадирами, верно, девчата?
Ставлю цветы в банку из-под кислого молока. Милка и Димчо тихонько переговариваются, целуются. Матушка подает мне знак, что надо оставить их. Да и я сама понимаю, что надо выйти из палаты. Может, действительно спуститься вниз, к родителям? Милка права, в конце концов — они мои родители. Да и отец пьяный был тогда, что с него взять. Если не они, то кто поможет мне? Ведь я у них единственный ребенок. В прошлом месяце отец одной из здешних девчат пришел сюда и, как только увидел своего внучонка, расплакался и забрал его, несмотря на то что дочка не хотела брать ребенка. Если и мои пойдут на такое, то мне вообще больше нечего раздумывать: забираю ребенка!
Для смелости иду в приемное отделение вместе с Матушкой. В зале полно народа, но своих я замечаю сразу. Мать тоже сразу увидела меня. Встала с дивана, бросилась мне навстречу, обнимает, заглядывает в лицо, а я прячу глаза, потому что они у меня уже на мокром месте.
— Леночка, доченька, ну зачем ты сделала это, детка? — чуть ли не плачет мать, когда мы усаживаемся с ней на-диван. Что касается отца, то он смотрит на меня кровожадно, и я понимаю, каким будет наш разговор.
— Если вы приехали для того, чтобы читать мне нотации, — начинаю заводиться я, но мать уверяет:
— Нет-нет, что было — то было, молодо-зелено. Мы приехали, чтобы поправить дело… Я принесла тебе немного фруктов и колбасы домашней, ты же любишь ее. А бабушка прислала жареного цыпленка. Стали мы с отцом собираться, а она и говорит: «Запеку Леночке цыпленка, ей, поди, захочется сейчас…»
Безумно хочется съесть кусочек колбаски или цыпленка. Но я мужественно затягиваю поясок и заявляю:
— У нас здесь все есть.
— Здесь не то, что дома, — улыбается мать, а у самой дрожит голос. — Леночка, почему бы тебе не вернуться домой? Все село попрекает меня. Выгнала, говорят, Леночку с ребенком на улицу, и что за сердце у тебя такое. Грешница, верно, но тоже ведь человек, а тут еще и ребенок…
— Нет, в село я не вернусь, — заявляю решительно. — Знаю я их доброту. Это сейчас они так говорят, потому что оказались в полном неведении: где я и что. Нет никаких тем для сплетен, вот и все.
— Возвращайся, Леночка, возвращайся, — упрашивает меня мать так жалобно, что сердце мое готово разорваться от одного только ее вида. — Все будет хорошо, купим цветной телевизор. Вон Стоянчо устроит нам, — заключает она и указывает рукой на край дивана, где сидит какой-то плешивый недомерок с торчащими ушами. — Ой, что же это я забыла познакомить, — она вдруг меняет тон и чуть тише добавляет: — Сказал, что душу готов отдать за тебя, Елена, и замуж возьмет.