Не сказка о птице в неволе
Шрифт:
Нахмурившись, он кивает своим подчиненным, и один из них, с силой дернув девушку за волосы, поднимает ее голову вверх. Стон застревает у меня в горле: Китнисс выглядит полубезумной и, кажется, даже не осознает, где находится.
Я соскакиваю со своего места и бросаюсь вперед, с разбега врезаясь в толстое стекло, разделяющее нас. Бью кулаками по прозрачной поверхности, выкрикиваю ее имя, но Китнисс реагирует заторможено: она медленно обводит взглядом камеры и даже не останавливается на мне.
Стоит охраннику разжать
– Пустите ее! – кричу я, но мое внезапное отчаянье вызывает у Люцифера только приступ смеха. Гнусного, не обещающего ничего хорошего смеха.
– Кажется, куколка плохо стоит на ногах? Мы ведь не дадим ей упасть?– ехидничает он, поднимая выше кандалы, которые все еще держит в руках.
Он вертит их, демонстрируя мне, наслаждаясь моей растерянностью и вспышкой непокорности, но я не смотрю на мучителя – только на Китнисс, похудевшую, избитую. Но еще живую.
Антониус отдаляется от стола с инструментами для пыток и подходит к камере, которую я вижу лучше всего, – она точно напротив моей. Щелкнув выключателем, он зажигает лампу, расположенную в темнице. Это тоже часть игры: все камеры обычно погружены во мрак, кроме одной – той, в которой в данный момент кого-то пытают.
Он открывает клетку, и его помощники втаскивают в нее Китнисс. Ее бросают, как тряпичную куклу, прямо на пол возле дальней стены. Различаю слабый стон, вырвавшийся у нее, а охранники уже поднимают вверх ее тонкие руки, соединяя их кандалами с цепями. Ноги Китнисс тоже оказываются зафиксированными – в случае опасности она беспомощна.
Я наблюдаю за происходящим, затихнув и затаив дыхание, а сердце мучительно сжимается, боясь увидеть продолжение.
К счастью, в которое я не решаюсь поверить, мучители не причиняют Китнисс боли, а выходят из камеры и закрывают дверь на замок. Свет в темнице Китнисс гаснет.
– Неинтересно играть с бабой в отключке, – словно читая мои мысли, говорит Антониус. – Подождем, пока она оклемается.
Он кивает помощникам и разворачивается, чтобы уйти.
– Спокойной ночи, Мелларк. Выспись как следует, другого раза уже может и не быть.
Я все еще упираюсь головой в стекло, с ужасом погружаясь в отвратительную реальность: если раньше мои пытки были чисто физическими, теперь я отлично понимаю – меня будут пытать куда изощренней. Я не верю в случайности; два месяца в темнице, пропитавшейся моей кровью, заставили меня перестать верить в чудеса: Китнисс здесь по моей вине.
– Последуй его совету, попробуй уснуть, – говорит мне Джоанна, и я поднимаю на нее глаза.
Девушка вжимается в угол своей камеры, который я могу видеть с этого ракурса, и сочувственно смотрит на меня. Видимо, что-то еще осталось от моего чувства сострадания к людям, потому что вид лысого черепа Победительницы в купе с огромным кровоподтеком почти на все ее,
Разговоры запрещены, но Джоанна рискует ради меня.
– Не хочу давить, – произносит девушка, – но ты хотя бы откупорил свою Сойку?
Качаю головой. К чему врать? Сказки про несчастных влюбленных давно канули в лету, но Джоанна прекрасно слышала мои вопли, стоило Люциферу заглянуть ко мне на огонек. Я знаю, что постоянно зову Китнисс, ничего не могу с этим поделать. Она моя слабость и, вероятно, самая сильная боль.
– Что ж, считай, что не успел, – вздыхает Джоанна.
Я отворачиваюсь.
– Постарайся не смотреть, когда он… – она не находит слов. – Просто не смотри, Пит, не надо.
Я отхожу от стекла, не дослушав слова Победительницы. Я не смогу отвернуться. Я вообще не знаю, как переживу завтрашний и последующие дни. Надежды на то, что Антониус не тронет Китнисс, практически нет. В том, что он будет ее избивать, сомнений никаких, но еще и его похоть…
Усаживаюсь на пол зеркально тому, как в нескольких метрах от меня в своей камере сидит Китнисс. К моей стене тоже прикреплены цепи, и они позвякивают кольцами, когда я случайно касаюсь их.
Вглядываюсь в темноту напротив: Китнисс пришла в себя? Как она оказалась здесь? Почему ее не уберегли? Бьюсь затылком о каменную стенку позади – беспомощные слезы жгут глаза.
Ночь проходит беспокойно. Я не сплю ни минуты, вслушиваюсь в звуки, надеясь и одновременно страшась понять, что Китнисс пришла в себя.
Ближе к утру она начинает стонать, что-то бессвязно бормочет, кого-то зовет. Я снова оказываюсь возле стекла и, нарушая правила, пытаюсь разговаривать с ней, как-то успокоить. Вероятно, Китнисс не слышит меня, потому что молчит.
– Мелларк, тебя давно током не шарахало? – рявкает охранник, выглядывая из прохода. – Правила еще никто не отменял – разговоры запрещены, так что заткнись и сиди тихо!
Я невольно морщусь, отступая на шаг, потому что мое тело помнит, как больно, когда через тебя пропускают ток. Ты корчишься и дергаешься, как цыпленок, живьем насаженный на вертел. А если в это время у охранников плохое настроение, то мощность тока становится такой сильной, что потом еще долго пахнет мясом. Твоим собственным паленым мясом.
Бросаю на помощника Люцифера затравленный взгляд и все-таки выполняю приказ: отхожу к своей койке и забираюсь на нее с ногами. Это довольно широкий лежак, у меня даже есть подушка и старое, местами дырявое одеяло – роскошь, учитывая, что на мне давно уже стоит клеймо «труп».
Много часов после этого я наблюдаю за Китнисс: она пытается встать, дергает руками и ногами, вижу, что плачет, но я ничем не могу ей помочь. Не свожу с нее глаз, будто если посмотрю в сторону, то в эту же секунду ее заберут, украдут, обидят.