Не склонив головы
Шрифт:
Когда за Органовым пришли, чтобы вести его к Шницлеру, Аркадий Родионович, наконец, принял решение. Он знал, что его вызывают для продолжения вчерашнего разговора, и последовал за своим конвоиром без колебаний.
В кабинет к майору Шницлеру Аркадий Родионович вошел, зная, как теперь он должен вести себя.
Прошло дней десять после сообщения Шницлера о профессоре Органове. Доктор Майер несколько раз пытался встретиться с русским ученым. Но Шницлер не хотел допустить их свидания. Гестаповец ждал, когда у русского ученого будут ликвидированы «следы» обработки его следователем
Прошло еще несколько дней. И вот как-то к вечеру в кабинет к доктору Майеру пришел Шницлер с незнакомым человеком.
— Герр профессор, — обратился гестаповец к доктору. — Ваше ходатайство удовлетворено, профессор Органов поступает в ваше распоряжение. Отныне он будет работать у вас в лаборатории. Таково указание руководства, — гестаповец кольнул взглядом своего спутника и добавил: — С согласия самого господина Органова.
Гестаповец круто повернулся и быстро удалился из кабинета.
Едва дверь за Шницлером захлопнулась, Майер подошел к Органову и порывисто взял его за руку:
— Доктор Майер, — представился он. — Очень рад, господин профессор… личному знакомству с вами.
Органов сдержанно назвал свою фамилию. Уже через несколько минут он отметил, что немецкий ученый прост и как будто искренен в обращении. В то же время Аркадий Родионович был несколько удивлен словами доктора: «Рад личному знакомству!» И когда Майер пригласил Органова сесть, Аркадий Родионович спросил:
— Я не совсем понял вас, господин доктор… Почему «личному»?
— Я читал ваши выступления. Интересно… Смело… — и, улыбнувшись, пояснил: — Как видите, профессор, я знал вас раньше, чем встретил.
— М-да, — неопределенно отозвался Органов. Ему стало вдруг как-то не по себе. «О нем, возможно, знают слишком много. А это уже скверно. Надо быть настороже». Сердясь на себя, что не предусмотрел возможности подобных встреч, Аркадий Родионович глухо проговорил:
— Господин Майер, вы переоцениваете значение моих статей!
— Что вы, что вы, профессор! — удивился Майер. — Разработка вами новых проблем, я бы сказал, совершенно новый подход к вопросу о возбуждении электромагнитных колебаний. Они имеют такое большое значение…
Органов внимательно слушал немецкого ученого и все больше убеждался: Майер не подошел еще к решению тех проблем, которые уже разработаны в научно-исследовательском институте группой советских ученых под его руководством. Однако Аркадий Родионович видел: перед ним незаурядный человек!
Чем больше говорил Майер, тем сильнее нервничал Органов. Немецкий ученый, говоря об открывающихся возможностях в области сверхвысоких частот, по-настоящему увлекся.
— Ваши идеи не только интересны, профессор, они новы. Да, да, я внимательно… — Майер оборвал себя на полуслове, он вдруг увидел необычайно бледное лицо Органова. Русский профессор тихо сказал:
— Довольно, прошу Вас… Проблемы… Проблемы… Как они сейчас
Русский ученый держался независимо. Но его бледное лицо выглядело усталым и чуть-чуть грустным. Доктор понял этого больного, измученного человека. «Да, ему сейчас не до высоких проблем… Русский ученый, как видно, очень много пережил». Майер почувствовал весь трагизм его положения.
— Господин профессор, от вас многого ждет руководство, — негромко проговорил он, и как-то особенно душевно, по-человечески добавил:
— Позвольте мне предложить Вам работать в одной из моих лабораторий…
В конце дня, когда Органов хотел выйти из здания центральной лаборатории, к нему подошел охранник.
— Герр Шницлер приказал мне сопровождать вас. Жить будете в новом помещении…
ГЛАВА V
Весна началась сразу, неожиданно. Снег, кое-где не смытый зимними дождями, в два — три дня превратился в грязную жижу. Вскоре на деревьях набухли почки, и вот уже зашелестела совсем по-летнему молодая поросль.
Помолодевшие деревья, жизнь, рождающаяся в каждой веточке, и распевающие прямо под окном птицы, точь-в-точь как дома, — на далекой родине, — навевали на людей грустные воспоминания о дорогих, с детства знакомых местах.
Теплый ветерок, напоенный ароматом клена, липы и хвои, проникал в распахнутые двери барака. Он проветривал мрачное помещение с его специфическим запахом плохо вымытых человеческих тел, карболки и заставлял отступать холодную сырость все дальше и дальше — в самые темные углы. И люди, еще совсем недавно не обращавшие внимания на свое помещение, теперь чаще замечали его неровные и выщербленные стены, мрачную пустоту серых коридоров.
В последние дни между русскими рабочими все чаще возникали разговоры о своей прежней жизни, о родных и близких. Уловив момент, когда охранников не было в бараке, люди собирались группками, делились сокровенными мыслями, воспоминаниями.
Луговой лежал на верхних нарах и слушал разговоры своих товарищей. Часто он сам участвовал в них и порою на душе становилось как-то легче. Около месяца он не спускался вниз. После допроса Луговой долго не мог встать на ноги. Рабочие из барака, успевшие полюбить этого высокого широкоплечего человека, ухаживали за ним с большой заботой. Особенно старался Пашка. Он добился того, чтобы основную заботу о Луговом возложили на него и, зная щепетильность своего бывшего командира, делал все так, будто это для него не составляет никакого труда.