Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Видите, сколько за вами грехов и промахов, товарищ Ефимов! Сколько ошибок и домыслов… Вот, для примера, разве правильно вы ответили на вопрос слушателей, почему не был расстрелян Зиновьев в тридцать пятом году? Неправильно ответили, не по-партийному…
Как известно, на процессе по делу так называемого "Московского центра" в январе тридцать пятого года Зиновьев, Каменев и другие подсудимые, тоже старые питерские коммунисты, были осуждены на разные сроки. Обвинялась эта группа в террористических действиях, и в частности в организации убийства Сергея Мироновича Кирова… Вскоре после этого процесса
Вот так я и объяснил Спиридонову тогдашний свой ответ по заданному вопросу.
– И ответили вы все-таки неверно, — упорно повторял председательствующий.
– А как бы вы ответили, Иван Васильевич? — спросил я, начиная терять спокойствие.
– Уж во всяком случае не так…
– Но ведь я правильно ответил! И этому сейчас имеется наглядное подтверждение.
– Какое еще подтверждение? Что вы выдумываете?
– А минувший Двадцатый съезд, разоблачивший и осудивший период культа личности! Разве разоблачение того, что творилось у нас при Сталине, не подорвало авторитет КПСС у коммунистов всех стран, не оттолкнуло миллионы рядовых членов партии от коммунизма, связавшего себя с насилием?!
– Это ваши собственные выводы?
– Почему собственные? Это же факт. Эти выводы делает каждый коммунист, болеющий за партию, за ее ленинские принципы!
– Вон какой вы принципиальный и скорый на выводы!
– Меня та воспитывали и учили!
В споре со Спиридоновым я распалился и потерял контроль над собой; надо было соглашаться во всем, каяться и просить чуть ли не на коленях прощения и пощады, а я вступил в полемику — да еще с кем?! — совсем упустив из виду то обстоятельство, что в его лице приобретаю сильного и опасного недруга… Впрочем, едва ли раскаяние мое помогло бы делу!
Мои, может быть, резкие, но по существу правильные ответы явно не понравились первому секретарю горкома. Он переглянулся с членами бюро, за все время не проронившими ни слова и не задавшими мне ни одного вопроса, а затем авторитетно сказал:
– Плохо вас воспитывали, товарищ Ефимов. Придется подучиться еще… Походите в кружок марксизма-ленинизма, поактивнее поработайте в своем профсоюзе, а потом подайте заявление в партию на общих основаниях вновь, как вам и рекомендовали в Невском районе. Вреда от этого не будет.
Затем, обращаясь к членам бюро, спросил:
– Вы согласны с предложением парткомиссии? Большинство молчальников кивнули головами, кто-то еле слышно сказал "да".
– Итак, восстанавливать вас в партии не будем, товарищ Ефимов. Вступайте вновь на общих основаниях.
Так я и пошел к выходу как побитая собака. Отказ бюро горкома я переживал несколько месяцев, а когда подал апелляцию в бюро обкома, Спиридонов уже был избран там первым секретарем. Мои шансы явно шли на убыль, а когда меня пригласили
В кабинете председателя парткомиссии Козьмина кроме меня находился и его заместитель. Чувствовалось, что разговор будет полуофициальный. После краткого знакомства председатель перешел к делу:
– А что вы скажете, Иван Иванович, если рассмотрение вашего заявления отложить на один год? Не разбирать его теперь?
– Почему?
– Во-первых, это совпадет со вторым предложением вашего партбюро — оно ведь рекомендовало вам восстанавливаться через год, — а во-вторых…
– А во-вторых, вы боитесь, что Иван Васильевич, став секретарем обкома, затвердит свое предыдущее решение, принятое на бюро горкома? Я думаю, что он довольно памятливый…
– Положим, что это не совсем верно. Заседаниями бюро обкома не всегда руководит первый секретарь. Во-вторых, мы считаем благоразумнее отложить дело, пока страсти, поднятые вокруг него, не утихнут… Согласитесь, товарищ Ефимов, дело ваше действительно из ряда вон выходящее. Такого среди тысяч не отыщется…
– Вы уверены, что через год я буду восстановлен?
– Конечно, уверены, иначе мы этого не предложили бы.
– Но ведь эта отсрочка вызовет нежелательный резонанс в среде моих товарищей по работе, искренне болеющих за меня. Они подумают: "Не поторопились ли мы с его восстановлением? Поскольку его затирают и в райкоме и в горкоме, а обком вообще дело откладывает, значит, у Ефимова что-то неладно… Преступная личность!"
– Не бойтесь и не расстраивайтесь. Мы позвоним по телефону и в райком, и вашему секретарю, объясним им суть дела и порекомендуем привлекать вас к выполнению партийных заданий как кандидата партии.
– Если вы считаете свое предложение правильным и сделаете все, чтобы меня не оттолкнули от организации, я согласен.
– Ну вот и хорошо! Это совсем другое дело, нежели вступать на общих основаниях, как рекомендовано на горкоме, — обрадованно сказал председатель комиссии, будто у него гора с плеч свалилась. Они оба заметно ожили.
– Что я для этого должен сделать?
– Напишите на имя областной парткомиссии заявление с просьбой рассмотреть вопрос о вашем восстановлении в партии через год.
Две минуты спустя такое заявление было у Козьмина в руках.
– Вот и отлично. А теперь пожелаем вам всего хорошего.
И мы расстались надолго…
Решение вопроса об очередном этапе издевательства было выполнено блестяще. В течение целого года нашему секретарю никто не звонил ни из горкома, ни из райкома и никаких партийных заданий мне не поручалось, — в обкоме, видимо, решили, что я успокоился, чего они настойчиво добивались, и сочли на этом мое дело поконченным…
Двадцать с лишним лет тому назад нечто подобное совершил в Старой Руссе Бельдягин. После длительной "обработки" в следственных застенках и выдержки в одиночке ему удалось уговорить меня подписать протокол допроса. Теперь, как видно, история намерена повториться. И она, рассуждая логически, не может не повториться: судьи-то остались те же! Они целы и невредимы… Уговорив меня отложить дело на год, Козьмин, вероятно, рассчитывал на то, что мне надоест эта волокита и через какое-то время я позабуду обо всем и не буду больше их тревожить.