Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Нет!
– Возражений нет!
– Будем считать, что решение принято единогласно?
– Да, да!
Даже мой оппонент больше не стал возражать.
– На этом, товарищ Ефимов, ваше затянувшееся дело считается завершенным, — улыбаясь, обратился ко мне Арвид Янович. — Вы по-большевистски принципиально защищали свою правоту и своего добились.
Это было 17 июня 1966 года.
Так закончилась моя многолетняя борьба за правду.
Какими мы были
"Лагерная тема", заявившая о себе в начале 60-х годов публикацией в журнале "Новый мир" повести Александра Солженицына "Один день Ивана Денисовича", вскоре была закрыта. Исповедальное слово XX съезда КПСС, разоблачение культа личности
Сегодня, когда система трещит по швам и, надо надеяться, скоро окончательно рухнет, мы, да и не только мы, задаемся вопросом: что же с нами было? Что это — тупик логократии? Ужасная ошибка политических деятелей Октябрьской революции, ввергших страну в пучину трагедии, размеры которой превзошли самые страшные испытания, которые когда-либо выпадали на долю народов? Или все-таки несмотря ни на что мы на правильном пути?
Великое достоинство нынешнего времени в том, что теперь мы можем вслух задаваться такими вопросами. Однозначного ответа нет и, видимо, никогда не будет. Но что-то ясно уже и сейчас, и прежде всего — что само стремление построить общество по единому плану ущербно, ибо предполагает власть, которая нетерпима к многообразию мнений и идей в обществе, а именно количеством мнений и идей и определяется его творческий исторический импульс. Ленинская новая экономическая политика после жесткого периода "военного коммунизма" была решительнейшим поворотом к многоукладности нашей жизни. Теперь мы знаем, что без демократии, без гласности, без плюрализма это невозможно. Увы, тогда, в начале двадцатых, все получилось наоборот: под лозунгом борьбы за единство партии началось свертывание дискуссий, закончившееся расправой над инакомыслием и инакомыслящими. Нэп тяготел к демократии, а политическая власть — к тоталитаризму. В одной берлоге оказалось два медведя, и нэп был изгнан. Вместо реальной экономики запрягли принудительный труд, подстегнув его социальной, лозунговой демагогией. Это была всенародная трудовая повинность, выгодная только системе в лице ее сложившегося партийно-советского аппарата. В стране возникла ситуация, когда "целый народ, полагавший, что он посредством революции ускорил свое поступательное движение, вдруг оказывается перенесенным назад, в умершую эпоху…"*
Да, так не раз случалось в истории революций — когда они завершались по сути контрреволюциями. При этом идеал, двинувший вперед народные массы, как бы сохранялся, ибо он "исключительно только в будущем, а в настоящем человек имеет дело только с тем, что противоречит этому идеалу, и вся его деятельность от несуществующего идеала обращается всецело на разрушение существующего, а так как это последнее держится людьми и обществом, то все это дело обращается в насилие над людьми и целым обществом. Незаметным образом общественный идеал подменивается противообщественною деятельностью. На вопрос: что делать? — получается ясный и определенный ответ: убивать всех противников будущего идеального строя… В достижении общественного идеала путем разрушения все дурные страсти, все злые и безумные стихии человечества найдут себе место и назначение…"**
Книга Ивана Ивановича Ефимова — об этом. Впервые я прочел ее весной 1980 года, когда он принес рукопись в Лениздат, в редакцию историко-партийной литературы, где я тогда работал. О публикации ее в то темное издательское время не могло быть и речи. На свидетельские показания о сталинских репрессиях давно был наложен цензурный запрет, а Лениздат как раз был охвачен верноподданнической лихорадкой — ЦК КПСС разрешил ленинградскому издательству выпустить трилогию воспоминаний Леонида Ильича Брежнева. Большая честь и большое доверие… Другая история писалась тогда, но та, подлинная, что в воспоминаниях Ивана Ивановича, была как ожог, а рубцы от ожога — они навсегда. Я прочел рукопись и позвонил ему. Так мы
Первые страницы этой книги были написаны еще в памятном 1956 году, последние-в 1979-м. Вспоминать пережитое было непросто, — ведь до того целых шестнадцать лет Иван Иванович жил как бы не свою жизнь, а жизнь своего брата, и память была его врагом — в любой момент она могла его выдать. Теперь надо было восстановить то, что раньше он старался вытравить. Трудно давался и сбор необходимых материалов, так как документы о высшем образовании сгинули в архивах НКВД, и, чтобы быть пропущенным в Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, приходилось каждый раз предъявлять справку о реабилитации, где было указано, что до ареста он работал в газете…
В 1967 году первый вариант рукописи был отправлен в журнал "Новый мир". Впрочем, особой надежды на публикацию не было: над самым популярным литературно-художественным журналом сгущались тучи, а Солженицын уже был в опале… Через два месяца пришел ответ, вполне характерный для того времени:
"Уважаемый Иван Иванович!
Ваша работа о репрессиях, потерях периода культа личности, вне сомнения, имеет немалую ценность исторического свидетельства, документа. Но, к сожалению, о публикации ее сейчас не может быть и речи. Надо сказать, что за последние годы мы получили сотни такого рода записок, написанных с разной степенью литературного умения, независимо от этого сильных, впечатляющих своим фактическим материалом, самим своим содержанием. Кое-что мы напечатали, кое-что отобрали на будущее. Однако публикация подобных материалов сопряжена с рядом трудностей, и прежде всего с тем, что журнал не может посвятить многие страницы "лагерной теме".
По характеру издания журнал обязан заниматься по преимуществу современностью. И хотя мы отлично понимаем, что каждый, писавший о прошлом, да еще столь трагическом, вновь и вновь переживает это прошлое, и само это стоило немалых волнений, — мы ничем не сможем помочь ни Вам, ни многим другим, вспомнившим о своем крестном пути.
Думаем, однако, что труд Ваш не пропадет. Такого рода свидетельства, как Ваши, рано или поздно увидят свет или явятся ценнейшим материалом для историков. Мы бы посоветовали Вам послать один из экземпляров рукописи в Институт марксизма-ленинизма, где существует специальный отдел для сбора такого рода рукописей.
Зам. главного редактора А. Кондратович. 12 мая 1967 года".
Сколько внутренних противоречий и скрытого драматизма в этом на первый взгляд спокойном отказе. Ведь еще совсем недавно "Новый мир" публиковал воспоминания генерала Горбатова, прошедшего через тюремные пытки и колымские лагеря…
Работа над рукописью продолжалась — и вот ее новый переработанный и дополненный вариант лежал передо мной. Организовать, именно организовать положительную внутреннюю рецензию-это все, что можно было тогда сделать. В какой-то мере утешало, что экземпляр рукописи хранится в Центральном партийном архиве ИМЛ при ЦК КПСС, — стало быть, потомки прочтут. Тогда же я попросил Ивана Ивановича написать о том, что было в его жизни до ареста; о комсомольской юности, о коллективизации… Через два года семидесятишестилетний автор принес новую рукопись — "Какими мы были". Но на сей раз я не успел даже отрецензировать ее: в смутном декабре 1982 года мне пришлось уйти из издательства "по собственному желанию".
Мы с Иваном Ивановичем перезванивались, а его "лагерную рукопись" прочли тайком еще несколько человек. Тайком — потому что действовала статья закона, запрещающая чтение и распространение "антисоветчины", и никто толком не знал границы, где критика существующего положения вещей становится антигосударственным деянием.
Но время шло, время привело нас к апрелю 1985 года, с которого ныне отсчитывают перестройку. Старое, отживающее уступало неохотно, и еще в середине 1987 года издательства, цензура были вооружены прежними установками, о чем сужу как свидетель, потому что именно в ту пору у меня в Москве выходила книга. Однако гласность уже пробовала голос. В январе 1988 года я позвонил Ивану Ивановичу: "Немедленно несите рукопись в Лениздат. Ее обещают включить в план…"