Не спрашивай
Шрифт:
— Отче? Почему ты показываешь мне это?
— Письмо все разъясняет, Ваша Светлость.
Письмо. Первый вариант этого сообщения написал лично Джон Дортмундер, вручную, в ночь на воскресенье. Весь понедельник и вторник его читали верные компаньоны Джона: Мэй, Энди Келп, Тини Балчер и Грийк Крагнк. Все научились правильно произносить его имя и все знали, как его исправить в случае чего. И эта редакция изменила содержание письма, акцент был смещен, целые предложения поменяли местами, добавлены дополнительные идеи (некоторые из них впоследствии все же были удалены) и в конечном итоге письмо было признано всеми кроме
То письмо, что держал сейчас перед собой архиепископ было далеко от первоначального. Напечатанное Мэй письмо на бумаге из Safeway, звучало так:
Уважаемый Архиепископ Минококус.
Я недовольный сотрудником г-на и г-жи Хочмен, владельцев сети отелей. Они думают, что лучше всех на свете. Поэтому я принял участие в краже их коллекции. Однако я, набожный человек, который неустанно молится Санкт Дисмас, был поражен, когда увидел священную реликвию среди богохульных и нечистых предметов искусства, что так по душе тем людям. Голые картины и фотографии оскорбляют церковь. Господин и госпожа Хочмен проворачивают с послом Вотскоэк Градецом Краловцом множество незаконных сделок, которые помогают обойти налоговое законодательство этой страны и Европы. Они заплатили за организацию любовного гнездышка для посла Вотскоэк на корабле. Он отдал им эту священную реликвию как еще одно «искусство» для их продажной, развращенной коллекции. Я говорю вам, они зашли слишком далеко. Архиепископ, люди, что украли все эти предметы возможно и воры, но они все же уважают и почитают реликвии. Они будут относиться к святой кости как она того заслуживает. И когда страховая компания заплатит и коллекция вернется обратно, надеюсь, вы увидите, что с реликвией обращались достойно и так должно быть всегда.
Ваш Грешный, но не Потерянный Навсегда.
— Абсурд, — заявил архиепископ, когда закончил. — Смехотворно. Большую часть письма я даже не понял.
— Ваша Светлость, — сказал клерк застенчиво. — Я взял на себя смелость и принес с собой последние выпуски New York Times. Если вы на них взглянете, Ваша Светлость, то многое из письма вам станет понятно.
Архиепископ посмотрел на документы в руках помощника с глубоким недоверием.
— Речь идет не о росте мирового населения, верно?
— Нет, Ваша Светлость. О краже произведений искусства, о которых говорится в письме.
— Ненавижу весь этот антиклерикальный вздор о росте мирового населения.
— Это нечто совершенно другое, Ваша Светлость, — заверил клерк.
По-прежнему с недоверием и готовностью закрыть глаза на первом неудобном слове о неудобной реальности, архиепископ взял газеты и начал читать. Когда спустя четыре минуты он поднял голову, то был совершенно другой человек и изменил его явно не рост населения.
— Дай мне, — сказал он холодно, — того человека. По телефону.
— Да, Ваша Светлость.
Клерк направился к выходу, но священник остановил его:
— Забери это с собой, — и махнул костлявыми пальцами в газетные статьи и письмо.
— Да, Ваша Светлость.
Помощник взял документы и сказал:
— Должен ли я направить письмо в полицию?
— Для чего? Чтобы это позорное откровение появилось в газетах?
— Думаю, Ваша Светлость, с точки зрения полиции
— Мирские законы не наша забота, — наставлял архиепископ. — Мы должны думать о Церкви. Положи письмо в папку разное.
— Да, Ваша Светлость.
— Фото я пока оставлю.
— Да, Ваша Светлость.
Клерк удалился, и архиепископ начал изучать снимок, рассматривать реликвию Санкт Ферганы пока не вмещался помощник, сообщив о звонке посла. Архиепископ нажал кнопку.
— Алло.
— Добрый день, архиепископ, как вы поживаете?
Послышался неприятный гомосексуальный гнусавый голос посла, чего раньше архиепископ совершенно не замечал. Лишь одну вещь он ненавидел еще больше чем нормальный секс — это ненормальный секс. Его собственный голос обычно тонкий, резкий и сиплый сейчас звучал холоднее и более угрожающе, чем когда-либо.
— Неважно, как я сегодня, посол. Когда вы намерены привезти реликвию Санкт Ферганы сюда в ООН и показать ее Генеральной ассамблее?
Воцарилась короткая испуганная тишина, лишь небольшие покашливания и сопенье прерывали ее. Затем посол сказал:
— Хорошо, архиепископ, я разговаривал вчера с президентом Ка…
— Я хочу знать, — прервал священник, — когда мы увидим реликвию здесь, в ООН.
— Ну, знаете, архиепископ, должна быть церемония с…
— Когда.
— Я думал об этом, ну, э-э, через несколько недель…
— Завтра, — ответил архиепископ.
На этот раз молчание было полным и оглушающим.
— Завтра, архиепископ?
— Завтра.
— Но мой президент желает торжественную ча…
— Вы может провести свою церемонию, когда только пожелает. Какую угодно церемонию, какую вы только сможете выдумать. Но реликвия должна быть в этом здании, в моем офисе, на хранении, завтра.
— Архиепископ, — убогий гомосексуалист начал заикаться, — я не понимаю, как смогу, э-э, хм, э-э…
Архиепископ повесил трубку.
57
Гаю несмотря ни на что организовал обед у себя дома в четверг. Оказалось, что в городе присутствуют люди, встреча с которыми могла быть полезной и забавной. По крайней мере, двое из них немедленно отменили все встречи, когда получили приглашение, а это было чрезвычайно приятно. Обед прошел, как того и ожидал Гай, хорошо. Как только он попрощался с гостями, которые сели в свои лимузины, дожидавшиеся их на Ист-стрит 68 — Гай предпочитал гостей приезжающих на лимузинах, а не на такси — он вернулся в офис. За время его отсутствия поступило два звонка: от Жака Пирли и плотников.
— Ах, — воскликнул Гай, стоя возле стола своей секретарши, держа в руках записки. — Плотники не оставили номер?
— Они сказали, что на рабочем месте не пользуются телефоном, — объяснила девушка, — и перезвонят после трех, — мне показалось, что они звонили из телефона-автомата.
Если сравнивать будку таксофона и телефон, то это как такси и лимузин.
— Набери Жака, — попросил Гай, — и дай знать, когда появятся плотники.
— Да, сэр.
Гай отправился в свой кабинет, в ванную комнату, где в стакан с водой он забросил два Алка-Зельцера. Слушая шипенье, чувствуя слабый всплеск лопающихся пузырьков на руке, он пошел обратно. Предвкушая облегчение, он присел за стол и из интеркома донеслось: