Не спрашивайте меня ни о чем
Шрифт:
— И почемуже твои дела плохи? — Она все-таки решила вникнуть в суть вопроса.
— Да я и сам не знаю. Скверно, и все. Слишком долго рассказывать. А как тебе живется в этом миру?
Вот когда ее понесло. Ее хлебом не корми, дай только языком помолоть. Паула трещала, трещала, и я вдруг почувствовал, до чего мне все это скучно. Ее пустячные огорчения и радости были для меня берегом, оставшимся позади, как для путешественника,
Избавление пришло только с окончанием танца, поскольку я был джентльменом и не мог приостановить словоизлияние дамы, однако не настолько уж я был джентльмен, чтобы посчитать своим долгом пригласить ее на следующий танец.
Я ринулся туда, где оставил Диану, и побледнел. Диана разговаривала с каким-то мужчиной в крапчатом костюме и мерзопакостном галстуке, в черных усиках и прилизанной длинной гриве. Не знаю, отчего я побледнел, каждый ведь может встретить в танцзале знакомого, но знаю: я побледнел.
Они меня не видели, и я, затаив дыхание, неслышно подкрался к ним сзади. Музыка не играла, и сквозь шум голосов я разобрал слова, резанувшие меня, как ножом, хоть это и глупо, но как ножом.
Я стоял и слушал. Я мог только слушать. Она с упреком сказала:
— Зачем ты все-таки пришел, Инт?..
— Когда-то надо же с этим покончить.
— Но только не сегодня. Я все сделаю сама.
— У тебя это слишком затянулось… Можно пригласить тебя на следующий танец?
— Нет, — сказала она. — Нет. Я же сказала, что я с Иво.
— Ну вот!
— Не могу я сразу… сказать ему…
— Тогда я скажу сам.
— Нет!
— Ты пойми. С этим давно пора было покончить! Так лучше и для него и для нас… Чего ты мальчишке зря голову морочишь?
— Не злись, Инт, — с мольбой в голосе сказала она. — Ну не могу я так с бухты-барахты…
— Какого дьявола! Мне надоело, что ты с ним церемонишься, как…
— Тебе не понять. Ты не знаешь, что это значит…
— Пока не поздно, пора ему втолковать, что жизнь не табличка умножения на обложке школьной тетради.
— Инт…
— Диана… Мы хорошо знаем друг друга. Я знаю, что было в твоей жизни, ты знаешь, что было в моей. Нам незачем упрекать друг друга. Свое прошлое мы перечеркнули. Но внушает сомнение настоящее: действительно ли проведена черта. В конце концов нам уже не по двадцать. Если, конечно, ты думаешь об этом всерьез.
Она придвинулась к мужчине плечом, точно так же, как до этого придвигалась ко мне, когда хотела в чем-то убедить, и что-то сказала, но я не слышал что.
Мое сердце остановилось.
Расслышал еще несколько отрывочных фраз, произнесенных мужчиной.
— …мне очень неприятно… скажу Иво сам… именно между тобой и Иво… надо трезво смотреть на жизнь… не розовая плантация…
Взревела музыка. Мужчина оглянулся и увидел меня, что-то сказал Диане, она взяла его за локоть, но он осторожно освободился.
Мужчина помахал мне и что-то произнес. Я не расслышал, хоть и стоял совсем близко.
Я смотрел на Диану, и она смотрела на меня, но глаза наши никак не встречались.
Мужчина протиснулся ко мне и с улыбочкой сказал:
— Приветствую, молодой человек!
— Чао… — сказал я.
— Заложил крепко? — панибратски спросил он. — Видик у тебя бледный.
Я что-то ответил, тоже попробовал улыбнуться, но он сказал, что нам надо поговорить.
Меня прошиб пот, и я почувствовал, как лицо мое онемело, будто от укола новокаина.
Мы вышли из зала во двор, там было прохладно, и я более или менее пришел в себя. Пошли к скамейке, стоявшей в кустах. Вернее сказать, мужчина шел впереди, а я плелся за ним. С каждым шагом мои силы прибывали. Очевидно, там, в зале, на меня напал какой-то стресс или что-то еще, что теперь постепенно отступало.
— Ты сам заложил, — сказал я.
— Нет, — возразил он.
— Я не пил ни капли.
— Верю.
Он уселся на скамью.
Я продолжал стоять.
— Садись, — сказал он.
— Не хочу.
— Как угодно.
Он заложил ногу на ногу, вынул сигареты и предложил мне.
Я не взял.
Он закурил.
Небо было темным. По небу плыли обрывки туч. Поднялся ветер. Кое-где в темноте ночи поблескивали звезды.
— Иво! — начал он.
— Что?
— Иво, мне очень неприятно, но…
— Не лезь к ней! Я прошу тебя, не лезь к ней!
— Я тебе должен сказать…
— Не лезь к ней!
— Будь благоразумен. Ты должен понять, что вы оба…
— Убирайся к черту!
— Тебе семнадцать, а ей…
— Восемнадцать мне уже, — вытолкнул я.
— Ну хорошо. Восемнадцать.
— Ты ее не любишь!
— Не говори глупости. Потом сам поймешь, что так было лучше всего. Тебе она…
— Не лезь к ней… — долбил я в одну точку. — Не лезь к ней!
Сигарета у него погасла. Он достал зажигалку, но ветер несколько раз гасил огонек, прежде чем ему удалось закурить. Он глубоко затягивался. Я стоял и смотрел. Потом он сказал: