Не стать насекомым

Сенчин Роман Валерьевич

Правда, в советское время положение честного критика было, кажется, незавидным: напишешь по совести о произведении, которое тебе показалось ужасным, и вполне можешь соучаствовать в том, что его автору перекроют путь в журналы и издательства, или же, если автор является одним из символов советской литературы, путь могут перекрыть тебе… Критика являлась или в любой момент могла стать карающим орудием власти, следившей за литературой…

Около десяти лет назад в нашей литературной критике начался приток новых сил. Приток, к счастью, продолжается и сегодня. На мой взгляд, критика сегодня не уступает прозе и поэзии, а порой статьи о современной литературе мне лично читать интереснее, чем сами продукты литературы. Но вот возвращаюсь я к считанным статьям новых критиков,

и дело здесь в том, что в большинстве статей нет мыслей, выходящих за пределы литературы. Новые критики с увлечением, случается, с блеском пишут о тех или иных книгах, аргументированно ругают слабые, хвалят сильные, анализируют то, что в литературе происходит в определённый момент… Да, за рамки литературы почти никто из них не выходит. А ведь литература — это лишь одно из составляющих общественной жизни, и рассматривать, исследовать то или иное произведение нужно в контексте общественной жизни, а не как упавший на землю лунный камешек.

В начале своего пути Валерия Пустовая подходила к литературе как к общественно, политически, социально важному предмету, и за какие-то два-три года написала с десяток важных, крупных статей вроде «Очищение писательской личности», «Пораженцы и преображенцы», «Скифия в серебре», «Рождённые эволюцией». Но она быстро выдохлась. То ли потеряла веру в современную литературу, то ли повзрослела, то ли утомилась, занимаясь другими, не литературно-критическими, делами.

Некоторые критики нового поколения — Андрей Рудалёв, Алиса Ганиева, Сергей Беляков, Лев Пирогов — могут в своих статьях поговорить на разные внелитературные проблемы, если они возникают в рассматриваемых произведениях, а могут и промолчать.

К сожалению, очень редким в критике стал формат крупной статьи. В большинстве журналов есть ограничение по объёму (за исключением, быть может, «Нового мира», который, впрочем, тоже вряд ли примет к публикации пусть очень талантливую, но огромную по объёму статью), да и сами критики всё сильнее тяготеют к статьям малого объёма — лаконичная рецензия, реплика, этюд… Мозг такие тексты, наверное, пощекотать в силах, но заставить зашевелиться — вряд ли.

А заставлять его шевелиться необходимо. Хотя бы из чувства самосохранения — тупого и невежественного легче обмануть, обобрать, подманить к обрыву и спихнуть вниз…

Вернусь к теме этой рецензии — к юбилею начала издания Полного собрания сочинений и писем Дмитрия Писарева.

Оно стало выходить в свет в тот год, когда, после долгого (начавшегося с расстрела Дома Советов) периода народного уныния (и тихой, в состоянии уныния, гибели), разграбления России, появилась надежда на изменение к новому, казалось бы, лучшему. И символично, что именно тогда были изданы первые тома произведений того, кто когда-то призывал жить деятельно, полезно, честно… В 2005 году, когда в России вовсю завинчивали гайки (как всегда, не те), стало подмораживать, издание стало тормозиться, а затем было практически остановлено. Время того, кто призывал жить деятельно, полезно и честно, опять прошло. Потребность в появлении, воспитании новых подобных ему миновала. В цене, как обычно, стали послушные и не рассуждающие… Что ж, подождём до других, до лучших времён.

В завершение — несколько цитат из работ Дмитрия Писарева:

«Люди, живущие эксплуатациею ближних или присвоением чужого труда, находятся в постоянной наступательной войне со всем окружающим миром. Для войны необходимо оружие, и таким оружием оказываются умственные способности. Ум эксплуататоров почти исключительно прилагается к тому, чтобы перехитрить соседа или распутать его интриги. Нанести поражение ближнему или отпарировать его ловкий удар — значит обнаружить силу своего оружия и своё умение распоряжаться им, или, говоря языком менее воинственным и более употребительным, значит выказать тонкий ум и обширную житейскую опытность. Ум заостряется и закаляется для борьбы, но всем известно по опыту, что чем лучше оружие приспособлено к военному делу, тем менее оно пригодно для мирных занятий» («Мыслящий пролетариат», 1865 г.).

«Оно (правительство — Р.С.) знает, что типографщик

получает просто деньги за работу и что он, следовательно, не заинтересован лично в успехе книги; если бы на нём не лежала ответственность, то он печатал бы без разбору всё, что ему заказывают, точно так же, как, например, оружейник продаст вам ружьё или пистолет, не осведомляясь о том, как вы намерены пользоваться этими орудиями. Типографщик есть содержатель мастерской; он — исполнитель, не заинтересованный в успехе предприятия; как бы хорошо ни пошла книга, он всё-таки получит ту же условленную плату, которую получил бы в случае совершенной неудачи; спрашивается, ради чего же типографщик решится подвергать себя малейшему риску? С одной стороны, представляет ему в перспективе суд, тюрьму и штраф; с другой стороны, писатель и издатель предлагают ему обыкновенную плату за труд. Все выгоды типографщика побуждают его рассмотреть очень внимательно, нет ли какой-нибудь опасности? Если есть хоть тень опасности, типографщик откажется от предлагаемой работы; так поступит и другой, и третий, и все типографщики. Окажется, что писатель и издатель остаются с своим отвлечённым правом печатать всё что угодно. Книга остаётся ненапечатанною» («Очерки из истории печати во Франции», 1862 г.).

«Посмотрите, русские люди, что делается вокруг нас, и подумайте, можем ли мы дольше терпеть насилие, прикрывающееся устарелою фирмою божественного права. Посмотрите, где наша литература, где народное образование, где все добрые начинания общества и молодёжи. Придравшись к двум-трём случайным пожарам, правительство всё проглотило; оно будет глотать всё: деньги, идеи, людей, будет глотать до тех пор, пока масса проглоченного не разорвёт это безобразное чудовище». («Глупая книжонка Шедо-Ферроти…», 1862 г.).

«Принц королевской крови Конти не умел составить себе даже и приблизительного понятия о том результате, к которому ведёт блистательная деятельность великих граждан, подобных Бомарше. В простоте своей доброй души принц Конти во всём этом деле не видел ничего, кроме чувствительного поражения, нанесённого парламенту Мопу. Принц решительно не понимал того, что общество, узнавшее свою собственную силу и сломившее этою силою одно из важнейших государственных учреждений, войдёт во вкус и будет подавлять своим могуществом всё то, что не соответствует его потребностям» («Популяризаторы отрицательных доктрин», 1866 г.).

«Каждый переворот и каждая война, сами по себе, всегда наносят народу вред как матерьяльный, так и нравственный. Но если война или переворот вызваны настоятельною необходимостью, то вред, наносимый ими, ничтожен в сравнении с тем вредом, от которого они спасают, так точно, как вред, наносимый меркуриальным лекарством, ничтожен в сравнении с тем вредом, который причинило бы развитие сифилитической болезни. Тот народ, который готов переносить всевозможные унижения и терять все свои человеческие права, лишь бы только не браться за оружие и не рисковать жизнью, — находится при последнем издыхании. Его непременно поработят соседи или уморят голодною смертью домашние благодетели» («Генрих Гейне», 1867 г.).

«Мы победители, мы триумфаторы, мы вожди общества, — говорит раздувшаяся грязь, проникшаяся вдруг чувством собственного достоинства. — Эй, поэты, воспойте нас, да воспойте так, чтобы всякий сразу понял, что мы — первые красавцы и величайшие герои во всём подлунном мире. За деньгами мы не постоим» («Наши усыпители», 1867 г.).

«Одна беллетристика и с нею вместе неразлучная спутница, литературная критика, могут пускать в обращение такие идеи, которые для пользы и успешного развития нации должны становиться общим достоянием всей читающей массы. Только беллетристика и литературная критика могут указывать обществу на те многочисленные пробелы, которые бросаются в глаза каждому мыслящему наблюдателю в так называемом общем образовании. Пополнять эти пробелы — дело строгой науки. Но направлять внимание общества на те пункты, где необходимы знания и где их не имеется в наличности, — это может делать только самая распространённая и общедоступная отрасль литературы» («Образованная толпа», 1867 г.).