Не стреляйте в рекламиста
Шрифт:
Я похолодел, не в силах двинуться. В голове – мысли идиотские. Про летучих голландцев. Даже лицо рулевого в рубке вижу. С сигаретой в зубах.
Я чуть не спятил, ей-богу! Но метрах в десяти от меня «Ракета» довольно резко повернула направо, подставив под обзор свой бок. Пассажиров на палубе не было. Капитан, видно, решал личные проблемы, гуляя по ерику лишь чуть шире судна.
Я расхохотался, спустился к воде и умылся. Потом вернулся к Анюте. Она спала на боку, подложив под голову руку. Юбка здорово задралась, обнажив красивые и крепкие Анькины ноги. И не только ноги: я же сам ночью и отшвырнул, что мешало.
Я встал на колени, приблизился к ее лицу и поцеловал в губы. От нее смешно, как от ребенка, пахло молоком. Мне в ней нравилось все! Я обнял ее, теплую, доверчивую, перевернул на спину. Она капризно поворчала, но сама помогла мне, и через минуту мы с ней уже летали в облаках.
Мы не успели пожениться по чистой случайности. Никто не верит, но мой паспорт сжевала корова. Было невтерпеж, и мы с ней устроились ночью в стоге прямо за моим домом. Все было здорово, но из кармана рубашки выпал паспорт. Утром я побежал искать, однако сено, умятое нашими разгоряченными телами, дед уже скормил корове. Дед у меня полуслепой, что с него взять! Еще меньше претензий к Милке. Короче, я нашел только обрывок красной обложки. И ушел в армию холостым.
После учебки в вагонзаках сопровождал заключенных. Вот почему, едва попав за ворота тюрьмы, узнал запах. Он един для всех тюрем, хоть каменных, хоть на колесах. Приехав из очередного рейса, получил письмо из Каменки. Не от мамы. И не от Аньки. От Анькиной мамы, Юлии Александровны, нашей учительницы. В нем она с нескрываемым удовлетворением сообщала, что Аня вышла замуж за городского парня и вместе с ним учится в педагогическом в Волгограде. Перевелась с зачного на очный.
Я даже похудел с горя. Однако Ромео из меня не получился. Я твердо помнил, что любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Короче, мысль о том, чтоб повеситься, была изгнана уже секунд через тридцать. Правда, потом я долго опасался женщин. И – нет худа без добра – из-за Анькиного финта я получил высшее образование. Раньше у меня были другие планы: на судоводительский, в речной техникум. Чтоб потом – по волжским просторам…
Но домой не хотелось, не желал лицезреть счастливую Анюту. Поэтому воспользовался льготой для поступления в московский вуз.
Вот там я впервые встретил Ефима. Эта встреча, мне порой кажется, определила все остальное.
Мы только приехали с картошки, на которой Ефима не было. Он, как нам объяснили, где-то в пионерлагере груши околачивал. Стояли втроем: я, еще один Саша и Витя Дударев. Ефим появился внезапно и заполонил собой все. Он что-то рассказывал, с кем-то договаривался, чего-то требовал.
Я не любил таких, сам-то – негромкий. Потом он подошел к нам, поздоровался с ребятами по имени. А моего имени не знал. И не придумал ничего лучше, как хлопнуть меня по животу и сказать:
– Привет, толстый! Тебя как звать?
Я здорово разозлился. Несмотря на мой рост и шарообразность, я серьезный мужчина. Единственное, что смутило, – неподдельное дружелюбие в голосе. Только поэтому он тогда не схлопотал. Я что-то пробурчал в ответ, вот и все общение. Но он особо-то в моем обществе и не нуждался. Летал по этажам, воздействуя на окружающих, как объемный взрыв.
Я ему понадобился только через четыре часа. Но – сильно.
Он лежал на полу в раздевалке, забившись в дальний угол. Я его случайно заметил, внимания у меня всегда хватало. Сразу понял, что там кто-то есть. Подбежал – Ефим. Он уже приходил в сознание, видно, обморок кончался. Я еще подумал: припадочный. Но потом увидел кровь на свитере и в уголке губ. И испугался всерьез. Хотел звать на помощь, но эта сволочь… показал мне кулак! И еще – неприличный жест.
Я присел около. Пятно было небольшое, но растекалось довольно быстро. Я видел такое, когда у нас в вагоне проткнули зэка.
– Тебе надо в больницу!
– Толстый, тебя Бог прислал!
– Я не толстый!
– Ладно, черт с тобой! Ты – пухлый. Найди машину, мне надо в тридцать шестую на Измайловском парке. Тут рядом.
– Тебе «скорая» нужна!
– Я лучше знаю, что мне нужно. Если меня на «скорой» привезут, человека с работы выгонят.
Это для него характерно, я потом понял. На него работают все. И, как правило, не за деньги. Особенно девицы. Но, надо отдать ему должное, он никогда никого не подставит. Выпустила его сестра из палаты, отдала одежду, провела по подземному ходу (мне Ефим его потом показал) – теперь он не мог приехать на «скорой», чтоб ее не репрессировали.
Никогда бы не подумал, что кто-то так легко меня использует. Но вместо лекции я побежал ловить машину. Благо это не было сложно: рядом полно министерств, и черные «Волги» в отсутствие начальства вовсю халтурили по улицам.
Я почти на себе допер Береславского до машины, предварительно перевязав: этому нас обучили добротно, а бинты продавались здесь же, в аптечном киоске.
Ефим явно повеселел, у него вообще от грусти до восторга один шаг.
– Вези меня, извозчик! – хрипло воскликнул он.
– Куда? – подозрительно покосился водитель.
– В юдоль скорби…
– В тридцать шестую, я же сказал, – уточнил я.
Въехав на территорию (у водителя на стекле висел какой-то важный пропуск), мы направились к травме, где, как выяснилось, в настоящее время лежал Ефим. Но тот опять взбодрился и приказал остановиться у челюстно-лицевого отделения. Вышел своими ногами, и мы двинулись по длинному коридору.
У отвилка, плавно, без ступенек ведущего вниз, Береславский остановился и сказал мне:
– Бери!
– Что? – не понял я.
– Тележку. Пойдешь обратно – поставишь на место.
Действительно, здесь стояло тележек десять. Ефим достал из сумки слегка мятый, но все же белый халат. И даже белый колпак на голову.
– А мне? – спросил я.
– Ты грузчик. Не положено, – высокомерно ответил Береславский.
Вообще он меня уже достал! Убил бы! Хорошо хоть толстым не зовет. Забыл, наверное. Вряд ли из деликатности. Самое обидное, что я, как идиот, выполняю все его требования. Но не бросить же его с дырой в легком!