Не такая, не такой
Шрифт:
Когда стало понятно, что пообщаться нормально, как родители, мы не сможем, я ее выгнал и велел пока на глаза не показываться.
Напугает мне нежную Сплюшку еще.
Про Влада я думать не хочу.
Сначала завод.
Не замечал, как за этой мантрой прятался сам от себя. От необходимости принять самое плохое решение в моей жизни. Каким бы оно ни было.
После первой чашки кофе написал Соне, предлагая вечером встретиться, но она ответила, что у нее работа в вечернюю смену, которую никак, совсем никак никуда не перенести,
Пообещал себе, что сейчас закончу с договорами и сразу поеду к ней туда, возьму в охапку и увезу, несмотря на возражения.
Это был великолепный план и самая божественная мотивация из всех возможных. У него был только один недостаток.
Когда я закончил, на часах было два ночи.
Молодец.
Написал ей «Спокойных снов», — она сразу прочитала, но ничего не ответила.
Спать завалился прямо на диване в кабинете. Какой, к черту, смысл туда-сюда гонять?
Из этих соображений я когда-то в период трудоголизма и купил квартиру поблизости.
В нее же потом пустил и Влада, когда он тоже стал зависать в офисе допоздна и по-сиротски ночевать на диване.
И куда моментально просочилась Ольга, потому что она, конечно же, мать, как иначе. Надо позаботиться о ребенке.
Так моя «перевалочная база» превратилась в «семейное гнездышко», обзавелась личными комнатами для каждого, иконостасом из наших фотографий, а теперь еще и великолепной историей разборок.
В общем, только сжечь. В смысле, продать.
Где-то когда-то у меня была личная помощница для таких вещей, чтобы не заниматься самому, а теперь самое время восстанавливать забытые навыки. Ну или снова нанимать помощницу.
Помощника.
По очевидным причинам.
Утром проснулся и получил от Сони смайлик в ответ на вчерашнее сообщение.
Ну, что ж, будем считать, хороший знак.
Тут же написал, спросил, где она.
«Едем на кладбище с моим двоюродным дядей, его женой и какими-то еще родственниками».
Счастливая женщина, если до своих тридцати пяти не встречалась со всеми этими двоюродными дядями и «какими-то еще родственниками». Половина удовольствия от развода с Ольгой была в том, что мне больше не надо видеться на праздниках с ее многолюдным кланом.
«Они говорят, что на мое имя было завещание!»
А вчера версия была про адрес, найденный в бумагах. Что-то не сходится.
«Отец завещал мне квартиру. Я смогу разъехаться с мамой!!!»
Потер шею. Что-то мне в этом не нравится, а сформулировать не могу.
Работал, иногда отвлекаясь для того, чтобы потеребить Соню и узнать, что там с ней происходит.
Сначала она присылала короткие смс: «Встречаем чью-то бабушку», «Едем на кладбище», «Машину не пустили, идем пешком».
Потом стала писать без напоминаний, а я только отзывался смайликами.
Она,
Какая ты все-таки одинокая, моя Сплюшка.
«На могиле старая фотография. Настолько, что я его узнала. У мамы остались черно-белые».
«Хотя, наверное, не остались уже».
Попросил сфотографировать, как выглядит могила, и она прислала чудовищно депрессивное фото с кособоким временным крестом и прислоненным к нему черно-белым портретом на фоне остатков такого же черно-белого снега.
Мои родители умерли, когда мне было двадцать пять. Слишком рано.
Я был поздним ребенком, последней отчаянной попыткой закрепиться в этом мире.
После их смерти я остался совершенно один.
Сначала ушла мама — рак.
Папа не выдержал без нее и полугода. Пока врачи напрасно искали приметы страшных болезней, он просто ушел следом.
Он не хотел без нее жить.
Потому-то меня так взбесило объяснение Влада. Он не представляет, что это такое — когда у тебя остается, конечно, наследство, но ты не понимаешь прикола с обменом родных людей на деньги и квадратные метры. Кто и зачем это придумал?
«Мы поехали в его квартиру на поминки. Или она теперь моя?»
Нет, Соня, пока не твоя.
Но если есть завещание, скорее всего, будет твоей.
Мне, правда, совсем не нравится, как тебя якобы случайно нашли, и как меняются их версии.
«Моя фотография из детского сада».
На фотографии Соня маленькая пухлая светлая девочка, смотрит в камеру пытливо и строго, не улыбается.
«Я помню, как нас фотографировали! Завивали как взрослых, сажали на стульчик и показывали ручных кукол, чтобы мы смеялись!»
Но ты уже тогда была упрямой Сплюшкой и не поддалась.
«Я думала, эта фотка потерялась, а ее папа забрал…»
У меня есть подобная фотография Влада. Уже цветная. Там у него крайне идиотское выражение лица, мне еще от Ольги попало, когда я об этом сказал. Может быть, в наших детских фото видно больше, чем нам кажется.
«Мой песик, я его помню! Представляешь! Его звали Терри!»
На фото — весьма замызганное серенькое животное, не опознаваемое как песик вообще никак, но я ей верю, что еще делать.
«Говорят, мы помним себя с пяти лет, а папа ушел, когда мне было три. Почему я помню песика? И зачем он его хранил?»
Сплюшка, а ты заметила, что уже пишешь «папа», а не «отец»?
«Он меня ждал тридцать два года. Я его заберу отсюда, не хочу, чтобы они видели».
«Они» — видимо, родственники.
Соня еще пишет про знакомые книги на полках, присылает фотографии бесконечных рядов красненьких томиков Дюма, и меня накрывает ностальгией. Она-то была слишком маленькая, а вот я сам собирал макулатуру на него. И на Жюль Верна, Драйзера, Купера… вон виднеется краешек знакомого тома.