Не ты
Шрифт:
— Прости. Что-то мне нехорошо, Лиз. Морозит как-то, и вообще…
— Все ведь в порядке было? — недобро сощурилась Самойлова.
— Да говорю же — Богатырев здесь ни при чем! Что ты заладила?! — Вспылила Маша и тут же об этом пожалела. — Прости, Лиз… Нервы ни к черту. У Димы на работе проблемы. Только и всего. А Севка… ничего он мне не сделал. Правда. И не сделает. Ты ведь главного не знаешь… — опомнилась вдруг.
— Это чего же?
— Богатырев — сын моего Димы. Вот так вот.
Пока Лизетта переваривала новость, пока приходила в себя,
— Лиз, ты не обидишься, если я домой пойду? По-моему, у меня температура поднимается…
— Горе ты мое луковое! Пойдем! Провожу тебя.
Уже дома, лежа под одеялом, Маша подумала о том, что Самохин ей так и не позвонил. Неужели действительно задержался на встрече с Любимовым? Или прав был Сева, и Дима сознательно избегает встреч с ней? Одно непонятно — почему тогда он не скажет прямо? Мол, так и так… Боится некрасивых сцен? Так не из тех она, кто скандалы устраивать будет. Разве он не понял еще? Мура, скорее, молча уйдет и даже оправдываться не станет. Не потому, что гордая, нет… Просто не умеет. Не знает, как за себя бороться. И как себя защищать. С детства не умеет. Казалось бы, с ее жизнью стальная броня должна нарасти! А нет, нет брони… Оттого беззащитна! Оттого больно и страшно. Сердце ноет, душа болит… И нет абсолютно никакого понимания, как ей быть дальше.
Самохин позвонил ближе к ночи, когда Маша, измученная неизвестностью и страхом, тихо плакала.
— Привет, солнышко. Не получилось пораньше, — хрипло констатировал он.
— Жаль. Я соскучилась по тебе. Ужасно сильно соскучилась.
— Прости… Прости, Маруська. Хочешь, я прямо сейчас приеду?
— Нет. Я хочу, чтобы ты вообще никуда не уезжал. Мне без тебя не дышится.
На другом краю связи образовалась пауза, которая с мерзким звуком прошлась ей по нервам.
— Маш…
— Ммм?
— А давай поженимся? Прямо завтра?
Глава 26
Но свадьба не состоялась. Не потому, что кто-то из них передумал, просто Маша действительно заболела. Это для нормального человека простуда в плюс сорок была чем-то из ряда вон, а для с детства болезненной Муры — делом привычным. Лишь полное отсутствие каких бы то ни было характерных симптомов отличало эту ее болячку от десятков других, задокументированных в ее медицинской карте. Горло не болело, нос не тек, да и кашля как такового не было. Только температура и слабость удерживали ее взаперти. В то время, когда Диме так нужна, была ее помощь!
— Ну, куда ты опять вскочила?
— Давай тебе с этим письмом помогу?
— Еще чего? Ляг!
Маша упрямо нахмурила брови, но все же вернулась в кровать, хмуро поглядывая на устроившегося возле нее на стуле Самохина.
— Я тебе все планы спутала! — пожаловалась она.
— Ничего ты не спутала. Болезнь может со всяким случиться. Это даже символично, что теперь я за тобой ухаживаю. В порядке очереди, — отшутился Дима.
— Не вовремя эта болячка, как ни крути!
— Ну, что ты заладила? По-моему, даже я так не капризничал в свое время.
— Ты себе льстишь! — фыркнула Маша, — ты ныл, как девчонка! Я умру? Теперь я точно умру? — забавно спародировала Самохина Мура, а тот рассмеялся, отложил в сторону документы и, поймав Машин горящий лихорадочным огнем взгляд, сказал:
— А женщины и мужчины, в принципе, очень похожие люди. Только они разного от жизни хотят.
— Это чего же?
— Ну, не знаю… Женщина хочет выделяться, быть непохожей на других, а мужчине, напротив, очень важно быть таким, как все «нормальные мужики».
— Справедливо.
Маша перевернулась на бок и, подперев кулачком горящую щеку, выжидающе уставилась на Самохина. И он был вынужден продолжить:
— Женщина заморачивается над каждым словом, а мужчина — пропускает мимо ушей большинство из них. Женщины обсуждают женщин, мужчины… мужчины тоже обсуждают их. Женщина хочет новое платье и поговорить, мужчина — покоя и секса.
— Эй! Я тоже хочу секса! — возмутилась Маша, чуть приподнявшись. Самохин, глядя на ее негодующее лицо, лишь еще больше развеселился и, встав со стула, крепко сжал девушку в объятьях.
— Ты выздоравливай, главное. А там все, что хочешь, солнышко. Все, что хочешь…
И она держалась за эти его слова. Когда было особенно плохо — держалась. Дима был заботливым, ласковым, терпеливым… Он так трогательно за ней ухаживал! Зачем бы он это делал, если бы не любил? Какой смысл был бы в этом всем? Нет… Не могло быть такого. Сева ошибся! Ведь, даже если данные из Машиного компьютера действительно просочились… то это ни в коем случае не означало, что Дима ее в чем-то подозревал. Мура не могла понять лишь одного — почему он ей ничего не сказал. Не желал волновать? Хотелось бы думать.
Она вообще очень много размышляла в те дни. Благо поводов было — хоть отбавляй. И радостных, и не очень. Ей снова звонила мать. И хоть та в кои веки ни в чем Муру не обвиняла и ничего от нее не требовала, но после того разговора все равно осталось гадкое послевкусие. Потому что Маша за версту чувствовала фальшь, и ей были до отвращения противны уловки матери. Она прекрасно понимала, что послужило причиной ее непонятно откуда взявшейся любезности. И чем больше заискивала мать, тем больше Маше хотелось… нет, не удавиться, как это было раньше. Просто поскорее прекратить разговор. И помыться после него, словно грязь слов, и правда, можно было отмыть мочалкой.
— Машенька, вы бы пришли к нам с Димочкой! Навестили отца!
Мура хмыкнула про себя, удивляясь тому, как лихо мать перекрестила Дмитрия Николаевича в Димочку.
— Непременно. Когда я сама поправлюсь.
— Поправишься? А что такое? Опять простыла? — внесла предположение мать, перед тем как тихо рассмеяться словно в ее болезни было что-то смешное. Маша не нашлась, как это прокомментировать, а потому просто поспешила свернуть разговор:
— Извини, я не могу больше говорить…