Не ты
Шрифт:
— Участие в шоу — моя последняя попытка вернуть любимую девушку. Доказать, что даже после аварии я все тот же парень, которого она любила, — резюмировал он.
Маша нервно сглотнула, а Самохин, хлопнув себя по коленям, встал.
— Не расскажешь, что это было? — спросил он, задумчиво потирая запястье.
Глава 27
— Если бы я сама понимала… — растерянно пробормотала Мура. — Он… он мне не говорил ничего такого, Дима.
— О том, что любит — не говорил? — вскинул бровь Самохин.
— Нет…
— А почему ты мне ничего не сказала?
— О чем?
— О том, что он к тебе питает чувства. И о том, с чего это все началось.
Маша отвела взгляд, обхватила себя руками, не в силах найти себе место и нужные слова.
— Потому что это было давно. Потому что сейчас это не имеет значения… И потому что мне было мучительно стыдно. — В конце предложения ее голос скатился в тихий свистящий шепот.
Самохин подобрался.
— А стыдно почему? Что стыдного в дружбе? Вы ведь дружили? Или… я чего-то не знаю?
Это было, наверное, глупо. Спрашивать о таком. Ведь никогда раньше Диму не волновало прошлое женщин, которые время от времени появлялись в его жизни. Он был прогрессивным человеком и все понимал. Но тут… Это ведь его Машка! И его сын. За которого тоже душа болит. Парадокс. Одной частью сознания хочется удавить щенка за все, что он сделал, встряхнуть со всей силы и проорать — так нельзя! А с другой… утешить хочется, прижать к себе. Потому что этот малолетний придурок запутался, потому что ему наверняка больно. А боль ребенка, каким бы он ни был, и родителям боль. Всегда.
— Я была влюблена в Севу. Еще в школе…
— А Сева был влюблен в тебя? У вас были отношения?
И снова здорова! Он повторяется… И непонятно, что смешнее — сам факт отношений в школе или его вопросы о том. Детский сад!
— Нет. Тогда вокруг него вились такие красотки, что он… он даже на меня не смотрел.
Самохин скрипнул зубами:
— И ты этого стыдишься?
– Нет… не в этом дело. Однажды… однажды Сева очень некрасиво со мной поступил.
Непроизвольным жестом Маша растерла почти исчезнувшие шрамы на запястье. Дима опустил взгляд на ее тонкие руки. Сглотнул, опасаясь продолжать разговор.
— Что он сделал? — спросил через силу.
— Опоил меня… и использовал, ну…
Сердце Димы пропустило удар. Он понимал и не понимал одновременно. Маша была девочкой — совершенно определенно. Так каким образом? Черт!
— Я была невменяемой, когда он сделал это, — добавила Мура, как будто он этого и сам не понял. При этом она не оправдывала себя. Просто сухо констатировала факты.
— Он тебя изнасиловал?
Самохин не знал, на чем держится, и откуда берутся силы продолжать разговор. В голове стоял звон, будто кто-то играл на его до предела натянутых нервах. Ему казалось — еще немного, и с ним случится удар.
— Нет-нет, я не сопротивлялась. Я была под кайфом, и мне казалось, что если я это сделаю — он уж точно меня полюбит. Глупость такая… — Маша отвернулась к окну. Самохин смотрел, как взволнованно поднимаются и опускаются ее хрупкие плечи, и гадал, чем для них обернется этот нелегкий
— Мой сын имеет какое-то отношение к твоей попытке самоубийства?
Маша сжалась, словно в попытке исчезнуть, самоустраниться от этой беседы:
— После того минета… Сева вышел на баттл. Ну, ты знаешь, как это у рэперов… Ему закинули дисс насчет меня… Все знали, что мы ушли вместе. А Сева подхватил тему, сведя свою читку к тому, что я классная соска. На тот момент для меня это стало последней каплей. Глупая я была. И вины Богатырева в том точно нет. Не злись на него… Он раскаялся, и извинился даже.
— Ты его защищаешь? — возмутился Самохин, преодолевая разделяющее их расстояние.
— Нет. Просто все действительно в прошлом. Он в прошлом.
— Похоже, Сева так не считает.
Дима повернул Муру к себе и крепко обнял, прижался всем телом, сожалея о том, что не встретил эту девочку раньше, и не уберег.
— А мне все равно, Дима. Я хочу в кои веки побыть эгоисткой. Можно? — Маша откинулась в руках любимого мужчины, шаря взглядом по его нахмуренному лицу. Она не переживет, если он изменит свое мнение о ней. Она просто не переживет!
— Можно, — согласился Самохин, закрывая глаза, — тебе все, что угодно, можно!
Он целовал рыжие волосы Маши и старался не думать о том, что она ему рассказала. Она только его была, и тот факт, что Сева осквернил ее рот, для Димы ровным счетом ничего не менял. Только дикую злость будил. Трудно поддающуюся контролю.
— Я люблю тебя, Дима. Только тебя… Навсегда.
А он не сомневался! Он ей верил безоговорочно! И теперь становилось понятным, зачем Сева затеял тот слив. Он действительно хотел Машу подставить. Значит, она дала ему от ворот поворот. Значит, не было шансов играть по-честному. А ведь не хотелось верить. До последнего не хотелось верить, что его сын такое… дерьмо. Самовлюбленное, эгоистичное дерьмо, которое привыкло брать все, что захочет. А дальше — трава не расти.
— Прости меня.
— За что? — удивилась Мура.
— За то, что мой сын такой. За боль, которую он тебе причинил.
— Ты не виноват, Дима… К тому же Севка давно не тот избалованный мальчик. Он многое понял. Переосмыслил. Ты можешь гордиться им…
Дима хмыкнул. Он не знал, как ей рассказать правду о сыне. О том, как тот хотел ее подставить. Не хотел рушить Машкину наивную веру, не хотел тушить правдой мягкий свет ее глаз.
— Гордиться… Он на всю страну моей женщине в любви признается. Это как?
Маша немного расслабилась в руках Самохина. Короткий смешок слетел с ее губ. Испугавшись этого неуместного, как ей казалось, веселья, Мура уткнулась носом в колючую Димину шею.
— Знаешь, думаю, его подбили сценаристы… У них там в почете такие истории. Они делают рейтинги передачи. Я только сейчас поняла, почему мне задавали столько наводящих вопросов! — вдруг осенило Муру.
— На интервью? — Самохин перевел взгляд на телевизор, по которому возобновили показ Севкиного шоу.
— Ага, — широко распахнув глаза, кивнула она. — Вот гады! Наверняка они и Севу облапошили!