Не возвращайся
Шрифт:
Паша, ну как ты мог! Это же ты виновен в том, что Глеб сейчас на больничной койке лежит! Ты, и… немножечко я — виновна в том, что не удержала сына. Видела его состояние, его шок. И должна была догнать, забрать ключи, собой ворота загородить, но не позволить уезжать.
В больницу мы ехали уже втроем, вместе с дочкой. А в коридоре нас ждал «сюрприз» — Тамила, баюкающая чуть припухшую забинтованную руку.
Она заметила нас. Подскочила со скамьи, губы задрожали — на меня не смотрит, только на Пашу.
Не
— Если она хоть слово при Лике скажет — прибью, — тихо сказала мужу на ухо, передернула плечами и вошла в палату Глеба вместе с дочкой.
Пусть Паша разберется сам со своей… этой.
Сильный страх за сына чуть стих, и я снова мыслями то и дело в события ночи сбегаю. Горечью, разочарованием и обидой переполняюсь.
Мне 37 лет. Я прекрасно знаю, что юность позади. Это больно, но это жизнь: при всей моей красоте и ухоженности я проигрываю юным девочкам. В этом я каждое утро убеждаюсь, когда перед зеркалом стою. У меня отличная фигура, на косметологах я не экономлю, но черт возьми, я проигрываю!
Вот только я не думала, что должна соревноваться за своего мужа. Несмотря на проблемы в семье. Павел чуть больше года назад принялся поднимать еще один бизнес, и совсем перестал бывать дома. А когда бывал — мысленно отсутствовал, постоянно на телефоне висел, проблемы решал.
Мне это претило, но Паша не слушал меня, желая империю построить.
И я ревновала. Конечно же я ревновала, замечая его взгляды на других женщин. Но все равно доверяла, верила, что любит меня, что верен. А несколько дней назад у нас всё наладилось перед годовщиной, Паша предвкушал семейный отдых…
Или он встречу с Тамилой предвкушал? Явно, близкие у них отношения, раз она так смело разделась перед ним. Не впервые.
Боже мой! Тамила! Она же в дочери Паше годится…
Едва мы вошли, Лика кинулась к Глебу, без стеснения схватила брата за руку, и он застонал. Глаза открыл.
— Глеб, — хныкнула дочка.
Сын прочистил горло, морщась, и прохрипел:
— Не реви, Анжелика Пална. Мам…
— Сынок, — подавила всхлип, даже улыбнулась, — как же ты нас напугал!
— Прости, мам. Блин, голова гудит, тошнит так.
— У тебя сотрясение и переломы. Как только разрешат — домой тебя заберем.
— А Тамила как? — спросил сын.
— Живая, почти невредимая, — опустила я глаза.
Помню, как сын за ней помчался. За Глеба мне куда как обиднее, чем за саму себя.
— Хорошо, — выдохнул Глеб облегченно.
— Глеб…
— Мам, я всё понимаю, — язык у Глеба заплетается.
В палату вошел Паша. Надо же, не постеснялся. Впрочем, где стеснение, а где мой муж!
— Привет. Ну как ты, сын, — он смело подошел к койке Глеба, который на отца волком взглянул, будто даже слабость прошла. — Устроил ты нам с мамой отличную
— Паша! — надавила я голосом.
— Мам, можешь в коридоре побыть немного? — попросил сын, не глядя на меня.
Не хочу оставлять их. Глебу сейчас точно противопоказано волнение, ссоры, но и сын и муж кивнули, оба на меня в упор посмотрели.
— Даю вам три минуты. У Глеба сотрясение, а потому никаких скандалов, — произнесла тихо, и потянула греющую уши Лику из палаты.
В коридоре оглянулась по сторонам. Тамилы не видно, и слава богу. Значит, Паша отослал её.
— Мам, а что у папы и Глеба случилось? Поругались?
— Немного.
— Глеб что-то плохое натворил? — наивно спросила Лика.
Натворил в этот раз не Глеб, а Паша. И как он перед сыном вину будет заглаживать — большой вопрос.
Из палаты донесся яростный окрик.
Черт!
— Лика, сходи за кофе, — быстро сказала, и рванула к двери в палату, но дочка стояла ближе.
Моя испуганная малышка первой подскочила к двери. Распахнула её…
— Лика! — развернула дочку за плечо.
Но увы. Из палаты послышался болезненный выкрик Глеба:
— … и после того, как ты маме с Тамилой изменял, смеешь говорить, что только Тамила — шлюха? А ты тогда кто?
Я вытащила Лику за дверь, и захлопнула её. А затем со страхом взглянула в лицо дочери, надеясь, что она не поняла, не расслышала.
Что хоть её эта грязь не коснётся.
Глава 4
Глаза дочери расширились. Лика напряглась как пружина…
Слышала или нет? Поняла ли?
— Лика, — погладила свою любимую девчонку по щеке.
Она головой мотнула, но не зло. Даже улыбнулась мне.
— Ругаются, — кивнула она на дверь. — Тебе кофе купить, да? Я схожу, мам, куплю. А ты скажи им чтобы не ссорились.
— Лика, — я вся сфокусирована на лице дочери, чувствую облегчение что не поняла она ничего, усталость страшную, предчувствие. — Всё будет хорошо.
Я выдала эту пустую фразу, сдаваясь.
Дочка кивнула, взяла кошелек из моей руки, и не торопясь пошла по коридору.
А я в палату. Где уже не крики, а тишина. Паша стоит у окна, в подоконник кулаками уперевшись, спина напряженная. Глеб и вовсе словно неживой.
— Паш, сходи с врачом поговори, пожалуйста, — попросила мужа выйти.
Он кивнул, пошел к двери, но рядом со мной остановился.
— Лика заходила. Она слышала?
Покачала головой отрицательно, а затем неуверенно.
— Не знаю, — прошептала.
— Домой вернемся — поговорим с ней, — бросил муж, и вышел, наконец, из палаты.
Поговорить нужно, вот только что говорить — не знаю. Если дочка слышала, что делать? Врать? Рассказать правду? Сказать, что это дело взрослых? Всё — мимо.