Не время для шуток

Усачева Елена Александровна

Маканина непонимающе смотрела на учительницу.

Зачем нужно печенье в Царском Селе? Как они повезут стакан воды в автобусе? Он же прольется.

Под Людмилой Ивановной жалобно скрипнул пол, тяжелым лайнером она поплыла к двери и исчезла за ней.

Олеся с трудом села. Окружающая ее действительность, включающая стены и потолок, чуть качнулась.

Неужели она и правда заболела? Как некстати… С чего бы это?

«Шапку надень!» – зазвучал в ее ушах голос химички.

Это она около метро замерзла. Прыгала вокруг этого дурака Галкина и не заметила, как простыла…

А все, значит, ушли. И даже Лиза не осталась. Хотя что она бы здесь делала? Смотрела бы, как Маканина спит? Что же, Царское Село ничем не отличается от кладбища – та же память предков.

Олеся медленно оглядела голые стены. То ли от температуры, то ли после длительного сна ей все виделось в мерцающей радужной оболочке, словно предметы, на которые она смотрела, испускали тайное сияние.

Жили они в школе. Называется этот способ, кажется, «побратимы» – когда школы из разных городов дружат между собой, поздравляют друг друга со всеми праздниками и время от времени обмениваются ученическими десантами. От центра далековато, зато бесплатно – многие и так с трудом собрали деньги на билеты и на еду.

Встретив их во дворе, питерская директриса сразу предупредила, что дальше второго этажа, где их поселят, ходить нельзя. Но в первый же вечер народ расползся по всему зданию. На третьем этаже кто-то разбил горшок с цветком. В кладовке уборщицы ребята нашли с десяток веников и устроили рыцарский турнир. Победил, естественно, Быковский. Потом долго носились по лестницам, с наслаждением прислушиваясь к многоголосому эху пустых коридоров.

В выделенном им классе мальчишки первым делом составили парты вдоль шкафов, стулья приспособили под спальные места, те, у кого с собой были спальники, расстелили их на полу. Весь учительский стол заняли кружки и разномастные миски. Завтракали они всегда в школе. Для этого Людмила Ивановна привезла с собой электрический чайник, плитку и большую кастрюлю. И теперь каждое утро их встречало не только бутербродами, но и овсяной кашей, а один раз даже сосиски были. Бивачная жизнь всем страшно нравилась. Даже привередливая Рязанкина, получая свою порцию каши, довольно грела руки о горячие бока миски – дома о такой экзотике она не могла и мечтать.

Тяжелее было с мытьем посуды. Вода в школе почему-то была только холодная, и оттирать со стенок мисок остатки каши под тоненькой струйкой было не очень-то приятно. После завтрака и торопливой уборки все выбирались на улицу и отправлялись на запланированные экскурсии. Вечером пили чай, торчали перед телевизором, резались в карты, гоняли по коридорам случайно найденный в одном из классов маленький мячик. Попытки загнать всех спать хотя бы в двенадцать ночи каждый раз заканчивались полным провалом. Людмила Ивановна долго ходила по этажам, шарахаясь от внезапно выбегавших из темноты девятиклассников, тяжело вздыхала, качала головой. К часу ночи уставший народ укладывался сам. Еще какое-то время все говорили ни о чем, потом засыпали.

Олеся последний раз окинула взглядом класс и откинулась на свою импровизированную подушку, состоящую из двух свернутых свитеров.

Они неплохо проводили здесь время, им было весело, невероятно свободно и легко. Дома, в своей школе, они так вольно не общались. Поэтому сейчас ей было обидно, что все это закончилось, что своей простудой и неудачной экскурсией на пару с Галкиным она испортила отношения, складывающиеся у нее с ребятами. Народ воспринимал Маканину нормально: ее не травили, над ней и о ней не злословили, ее не гоняли, как толстую Марго, не записывали в игнор, как это сделали однажды с Плотниковой. А что теперь? Все кончилось? Ребята там, на улице. Они вместе, им хорошо. А она здесь, одна. И навеки обречена быть одна!

По коридору пробухали шаги. Вряд ли Курбаленко станет так топать, но все же…

– А-а-а, – протянул ворвавшийся в класс Галкин, словно ожидал увидеть не Маканину, а как минимум принцессу Диану. – Людмила говорит, ты проснулась, я и сунулся к тебе. Ну, чего?

– Ничего. – Олеся отвела взгляд. Смотреть на Серегу было тяжело. Выглядел он здоровее вчерашнего, румянец заливал щеки. Прогулка около метро ему пошла на пользу.

– А я, это… – Галкин покосился на дверь. – Что вчера-то случилось?

Олеся сама слабо помнила, что было вчера, поэтому равнодушно пожала плечами.

– А-а-а, – снова протянул Серега. – А ты как одна-то? Справишься?

Маканина продолжала молчать – еще не хватало, чтобы Галкин решил изобразить из себя сестру милосердия и уселся на весь день у постели умирающей.

– Слушай, тут такое дело… – Галкин покосился на дверь. – Ты мне денег не дашь? Рублей сто.

Олеся с тоской посмотрела в окно. С улицы доносился бодрый голос Васильева.

«Почему, почему все это свалилось на меня одну? – мелькнуло в голове. – Почему этим „счастьем“ не одарили Рязанкину или Курбаленко? Я бы с удовольствием с ними поделилась».

– Ну, это, чего? – вернул ее к действительности Галкин. – Или нет?

Олеся потянула к себе сумку. Где-то у нее эти самые сто рублей лежали…

Простучали по коридору шаги теперь уже убегающего Сереги. Хлопнула входная дверь. За окном раздались радостные голоса.

Обсуждений теперь будет – на весь день. Как же! Галкин бегал прощаться с больной Маканиной! Почему же Лиза не осталась? Подруги ведь.

Температура медленно ползла вверх. Внутри все становилось тяжелым и расплавленным, а реальность вокруг – легкой и прозрачной. Память упрямо подсовывала картинки вчерашнего дня. Лиза в автобусе садится рядом с Рязанкиной, шепчется с Васильевым, берет «наладонник» у Сидорова, вертит в руках новый фотоаппарат Аньки Смоловой. Сама Олеся при этом находится где-то в стороне.

«Подумаешь, Лиза всегда такой была», – шепчет Маканина и поворачивается на другой бок.

А какой она была?

Голова горит, где-то под волосами сидит маленький дятел и долбит острым клювом в затылок. Больно-то как…

Вот сейчас они едут в автобусе, потом спустятся в метро, у Зимнего сядут в другой автобус, и он повезет их в Царское Село. И всем будет весело. Васильев, как всегда, примется развлекать одноклассников глупыми шуточками. Галкин будет непонимающе хмыкать. Сидоров, тоже как всегда, засопит над своим компьютером. Людмила Ивановна устало уставится в окно.

Без нее!

Им всем хорошо без нее, без Олеси Маканиной.

Почему так?

Хотелось плакать.

Еще не окончательно заболевшая часть сознания пыталась пробиться на поверхность, доказать, что все не так плохо. Что это только болезнь и одиночество. Больше ничего.

Но мозг упорно твердил – надо действовать, нужны свершения, пора обращать на себя внимание.

Подстричься, что ли, налысо? Или покраситься в зеленый цвет?

Однажды, когда ей было плохо, когда мать сказала: «Так получилось» – и ушла от них навсегда, Маканина поменяла имя: с тупого «Ольга» на красивое «Олеся». Что бы такое еще поменять?