Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
Обширный.
И отец Алексея Николаевича к губернатору Петербурга вхож, если вовсе не в императорский дворец. А у сына взгляд такой вот… с легкой безуминкой.
Агент влияния.
Вот и все, что в личном деле имеется. И даты работы. С тридцать девятого по сорок пятый. А дальше – гриф, притом такой, что собственного Бекшеева допуска не хватило. Когда же обратился, то… посоветовали собственным здоровьем заняться.
– Не стоит ворошить некоторые дела, - до этого разговора снизошел зам главы внешней разведки, правда, вовсе не ради Бекшеева, скорее уж матушке
А тот, верно, не обрадовался.
Но у Сапожникова были еще сыновья. Герои. Те, которые могут медали показать. И рассказать, за что получены. А этот вот… уехал подальше.
– За ним приглядывали. На всякий случай. Ну да вел себя тихо, вот и…
Наблюдение сняли.
Давно.
– Он просто пытается жить, - сказал тогда дядька Владимир, глядя прямо в глаза. – Как ты. Как матушка. Как все мы… просто у кого-то получается хуже. У кого-то лучше. Не береди ему душу.
И Бекшеев пообещал. Ну как… сказал что-то такое, соответствующее моменту.
Медведь… тут как раз все просто.
Штурмовик. И маг изрядной силы. Будь родовитым, сделал бы карьеру, а так уперся в унтер-офицерский потолок. Потом ранение. И почетная ссылка на Дальний.
Лютик.
Шестьдесят пять лет. Самый старый из всех. И самый, пожалуй, опасный. Ликвидатор. И снова закрытое личное дело. Разве что ряд выписок дает представление что вот этот молчаливый старик в вязаном жилете ярко-желтого цвета отлично управляется и с ножами, и с удавкой.
И со многим иным.
Но вот невесты… впрочем, даже спустя десять лет мужчин много меньше, чем женщин. Это разве что на Дальнем иначе. А там, на большой земле, даже Лютик был бы ценным призом.
Молчун. Молчанов Севастьян Янович.
Снайпер. Больше сотни зарубок на его винтовке. Дар, измененный, чтобы усилить свойства. И… артрит, медленно съедающий руки. Руки, которые утратили нужную чувствительность.
Кто из них?
Или… никто?
Или Бекшееву мерещится? Может, правы те, кто говорил, что инсульт повредил его разум сильнее, чем он сам думает? Он ведь в самом деле не может быть уверенным, что эта статистическая погрешность – больше, чем просто статистическая погрешность?
Он ведь никогда-то ничем подобным не занимался. Его специализация – финансовая аналитика.
С другой стороны, что он теряет? Ничего. Тем, кто на Дальнем, терять совершенно нечего.
– Эй, - в стекло постучали. – Опять задумался? Я тут привела. Тихоня.
Тихонов.
Ануфрий Елизарович. Сын уездного священника, третий сын из семерых. И единственный выживший. Ушел добровольцем, а потому уцелел, когда всю деревню спалили, и с домами, и с храмом, и с людьми.
Он об этом в газете прочитал.
И произошло то, что ныне называют спонтанной стрессовой активацией дара. Повезло. Или нет? Выжил. И был направлен в пластуны. Награды.
Ранения.
Как у всех. А еще лютая ненависть к немцам.
Тихоня высокий, едва ли не с Медведя ростом. И в плечах широк. Лицо ясное, черты простоваты и светлые всклоченные волосы только усиливают это впечатление – обычного парня. А что глаза мертвые, так если не приглядываться, то и не заметно особо.
– Спасибо, - Бекшеев с трудом, но выбрался из кабины. К счастью, руку подавать никто не стал, как и вовсе лезть с неудобной, пусть даже и нужной помощью. Нога, впрочем, выдержала. – Берите его. И… в дом давайте. Только осторожно.
Тихоня чуть склонил голову. И… нет, он не смеется.
А ведь на такого, если фото сделать, женщины полетят, что мотыльки на свет. И быстрее даже, чем к Барину с его тонкими усиками и надменным взглядом.
– Сам дойдешь? – голос у Тихони и вправду тихий. Едва ли не шепот.
– Дойду, - Бекшеев сделал шаг. И еще один.
Матушка опять хмуриться станет.
Или нет?
В конце концов, он не с пустыми руками вернулся. Правда, другие хорошие сыновья носят матерям цветы. А он вот покойника притащил. С другой стороны, покойнику с неопределенной причиной смерти матушка явно обрадуется больше, чем букету ландышей.
Глава 9. Справедливость
Глава 9. Справедливость
«Свет потрясло известие о грядущем разводе и срочном отъезде князя Бекшеева, более по нашему мнению похожему на бегство. О причинах оного поступка, который совершенно не вяжется ни с характером князя, ни вовсе с обликом человека порядочного, ходят самые разные слухи. Мы же склоняемся к тому, что пережитый князем инсульт и долгая болезнь весьма дурно сказались на нраве его. Возможно, речь вовсе идет об утрате князем дееспособности, вследствие чего…»
«Сплетникъ Петербурга».
Дом со вчерашнего несколько преобразился. Внутри словно светлее стало, да и пахло теперь не пустотой, но сдобой.
Ярче заблестел паркет. И камень лестницы сиял свежей белизной.
А потому и Тихоня, державший мертвого мальчишку, застыл на пороге, не решаясь сделать шаг. И на меня поглядел. А потом на Бекшеева. Поморщился.
Говорить Тихоня не любил. Голос он еще тогда, как дар проснулся, сорвал. Ну да наши привыкли. А на других плевать.
– Действительно, - Бекшеев поглядел на дверь.
Пол.
Тихоню.
Надо было с черной лестницы идти, но как-то, кажется, подобная мысль Бекшеева не вдохновляла. И стоял он, на одну ногу опираясь. Чую, исключительно на упрямстве.
Тяжко с ним.
Одинцов мой тоже был упертой заразой, но все ж края видел. А этот…
Странно. Я про Одинцова вспоминать не люблю. Софья уверяет, что исключительно потому, что эти воспоминания вызывают другие. И может, права, но… написать, что ли? Поздравить с рождением дочери. Пожелать там чего-нибудь этакого, что нормальные люди друг другу желают.