Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
А звон нет-нет, да и напомнит о несбывшемся, которое никогда не может сбыться.
…После освежающего душа, сон был лёгкий и крылатый, как в мальчишестве. И утро было гораздо мудренее вечера: «Да, пошёл он, этот жучок-древоточец с его непомерным аппетитом! Бюджет стройки висит полностью на этом вонючем депутате, вот пусть он и расхлёбывает! Карамба к таким вещам привык, выпутается. А я тоже отдыхать поеду в Гагары! Фу ты, чёрт! В Гагры! «…Ах, море в Гаграх!» – вспомнил он старую, теперь уже забытую песенку весёлых пляжных курортников.
Холостяку собраться в дорогу,
Щёлк! Щёлк! – спусковая собачка замка, и снова квартира в одинокой безвестности – ни скрипнет половица, ни всплеснёт радостным всплеском вода из крана.
Тамбов по утру зябкий, пустой, вроде Кирилловой квартиры.
Идёт он пешочком, шаг лёгкий мальчишеский. Куртка – враспах. В глазах бес лёгкой надежды на пляжные увлекательные приключения.
Кирилл лёгким шагом подростка повернул от центрального рынка в сторону вокзала на утренний поезд южного направления.
Вот он, герой моего повествования на узком повороте своей судьбы.
5
Откуда-то из-за реки неожиданно на город наползла тяжёлая, гружёная дождём туча.
И – прорвало! Длинные, хлёсткие струи стегали по окнам, били по асфальту, ломаясь и раскалываясь вдребезги, словно кто-то многорукий выдаивал и выдаивал из брюхатой тучи, из многочисленных её сосков небесное молоко.
На новороссийский поезд Кирилл уже опоздал, а следующий на юг поезд Тамбов-Анапа отправлялся ровно через четыре часа.
В такую погоду возвращаться в дом, в свою пустующую квартиру Назарову не хотелось, да и ловить машину – дело совсем безнадёжное.
Выскочив на открытый перрон, он сразу же попал под мокрое суровое полотнище дождя и тут же снова нырнул в раскрытые настежь двери вокзала.
«Вот она, жизнь-то холостяцкая, какая! Как в блатной песенке: «Встречать ты меня не придёшь в открытые двери вокзала», – усмехнулся Кирилл. Всё ещё помнилась его былая жизнь с весёлым, хожалым народом, с хмельными застольями и песнями, в большинстве которых сквозила пагубная пустота порока.
Камо грядёши?
«В никуда!» – ответил сам себе Назаров и повернул к стойке с пивными подтёками на искусственном мраморе столешницы и остановился: в такую погоду хорошо бы водку пить, а не это порыжевшее пойло.
Но водку в последнее время на вокзалах продавать почему-то запретили, хотя рюмочку пропустить перед разлукой или встречей – кто же откажется?!
Возле окна, стоял разноцветный, обклеенный рекламными стёжками чайно-кофейный автомат.
И то хорошо!
Кирилл, втиснув в приёмную щель несколько монет, выцедил из автомата горячий кофейный аромат и отошёл с бумажным стаканчиком в сторонку, дабы не расплескать себе на руки обжигающий напиток.
Вкус кофе напоминал отвар из пережженных желудей, которым мать его отпаивала в детстве, изгоняя донимавшую его диарею, а попросту, понос от избытка поглощаемых перезрелых соседских слив, сладких и с привкусом вина.
Вино они с другом, боязливо оглядываясь по сторонам, однажды попробовали на какой-то большой праздник: то ли на Покров, а то ли на зимнего Николу. Понравилось…
Назаров,
Пена была такой густой и говорила или о хорошем качестве пива, или о наличии в нём некоторого количества стирального порошка, – бывает и такое.
Кирилл наклонился поднять мятый стаканчик, но тут ему кто-то грубо перехватил шею, а его руки быстро оказались заломленными за спиной в холодном захвате наручников.
– Тп-р-ру, стоять!
Зловеще тихо обожгло дыханием ухо, и, распрямившись, Кирилл Семенович Назаров увидел обочь двух милиционеров, туго сжимавших ему локти.
Кирилл, желая освободиться, передёрнул плечом, но тут же почувствовал нестерпимую боль в ключицах. Заломленные за спиной руки вмиг оказались вздёрнутыми так, что запястья в наручниках очутились выше головы, и Назарова переломило пополам. Не было возможности даже повернуть голову.
– За что? – только и выдавил он.
Но ответа не последовало. Молодчики молча выдавили его в аварийный выход, возле которого стоял зелёный с голубой полосой дежурный УАЗик, и втолкнули Кирилла в железный кузов с маленьким зарешеченным окном.
Несмотря на только что прошедший ливень в машине было душно и сильно пахло то ли бензином, то ли алкоголем, смешанным с табачным дымом. То ли – и тем и другим.
Кабина водителя, в которую уселись молодцы в серой униформе, была отделена от Кирилла небольшой решёткой. За решёткой матово светилось стекло забрызганное тёмно-красной гадостью, похожей на запёкшеюся кровь.
Назаров несколько раз возмущённо прокричал туда о попрании элементарных прав человека на свою свободу, но в окне смутно проглядывали только мощные загривки и – ни слова в ответ.
Милиционеры переглянувшись, что-то гыкнули между собой и машина, дребезжа на рытвинах всеми суставами, тронулась от вокзала в сторону Первомайской площади, где располагалось областное управление внутренних дел.
Кирилл ничего не мог понять: куда, зачем, почему? Почему он оказался здесь?
Заломленные за спиной руки болели так, что он, не выдержав, стал биться головой о решётку и громко кричать, чтобы его освободили от наручников.
Машина остановилась.
– Чего орёшь? Ласты защемили? Эй, Колюха! – крикнул он сержанту, который сидел за рулём. – Мы с него браслеты снять забыли. Дай-ка я их расстегну!
Сержант вылез из кабины, не спеша, закурил. Потоптался на месте, заправил в брюки выбившуюся из-под ремня бледно-голубую форменную рубашку. Достал маленький с ноготок ключик и протянул напарнику:
– Расстегни! Не убежит!
– Правда, не убежишь? – спросил тот с издёвкой в голосе. – А то ведь – пуля-дура догонит! – И картинно хлопнул себя по боку, где у него висела на поясе потёртая курносая, из коричневой кожи, пустая кобура от пистолета. – Давай сюда свои хапалки!