(Не) зажигай меня
Шрифт:
– Ви, мама сказала «быстро», – высунулась наружу и вторая голова.
С мамы станется залезть на крышу. Пришлось спускаться, никуда не денешься. К счастью, матушкино терпение не иссякло настолько, чтобы она ждала меня в башне. Я успеваю скинуть плащ, оправить платье и пригладить волосы. Лучше бы косы переплести, конечно. Но времени нет на это, и я просто перекидываю тяжелые волосы на грудь.
Милослава Оберлинг высока, стройна и хороша собой. В ее волосах совсем еще немного седины, ее почти незаметно. Тяжелое бархатное платье, отороченное мехом норки, сидит на ней идеально, без единой морщинки или складочки. Тонкой, несмотря на троих выношенных детей, талии завидуют все соседки. Сегодня на ее руках кружевные перчатки – по последней столичной моде. Но я-то знаю, что мама вчера варила мыло и сегодня ее руки покрасневшие и ногти обломаны. На миг мне становится стыдно, что вместо того, чтобы ей помогать, я сбежала в деревню с отцом. Я плохо переношу тяжелые запахи ароматных трав и корений, а от вони варящегося мыла и вовсе впору задохнуться.
Мамины глаза осматривают меня с ног до головы. Я прекрасно понимаю, что она недовольна, но не скажет этого вслух.
– Виктория, садись, – любезно кивает она на диван.
Мне хочется забраться на него с ногами, но я, как и положено леди, присаживаюсь на самый краешек, ровно держа спину.
– Через три дня мы выезжаем в Льен, – сообщает мама. – Нас пригласили на королевский весенний бал. Заодно покажем мальчиков главному ловчему. Если они подойдут, то наймем учителей, и через два года они пойдут учиться.
Вот как! Не мне одной страдать!
– А как же посевная, матушка? – растерянно спрашиваю я. – Кто останется тут? Бабушка уже слишком стара, чтобы ездить по деревням.
– Я думаю, люди сами в силах посадить свеклу и морковь в срок, – мягко улыбнулась мама, хотя между бровями у нее залегла озабоченная складка. – В конце концов, мы не в Славии, здесь хлеб сеять не нужно.
Я кивнула, соглашаясь.
Несколько лет назад отцу удалось нанять для Пригорья замечательного мага земли. Он был, конечно, чудак: его странные идеи в столице понимать не хотели. В самом деле, где это видано, чтобы помидоры в горах росли? Или сладкие перцы? А он предлагал сажать семена дома в ведра и горшки, выращивать их и уже в мае высаживать на улицу. В Льене его подняли на смех. В Пригорье же первый урожай, выращенный таким способом, превзошел все ожидания.
Вот маг и присмотрит.
– Виктория, – продолжает мама, пряча глаза. – Ты взрослая девочка, должна понимать…
– Мама! – взвыла я. – Я не хочу замуж!
– Ты ничего не хочешь, Ви! – спокойно ответила мама. – Ни замуж, ни учиться, ни как-то помогать по хозяйству! Ты трутень, Ви! Неужели тебе хочется всю жизнь прожить здесь с нами? Без семьи, без детей?
– Здесь – не хочу, – упрямо ответила я. – Хочу в Славию к деду.
Мать задумалась, нервно постукивая носком сапожка по ковру.
– А почему бы и нет? – неожиданно сказала она. – Попрошу Линд организовать тебе жениха в Славии. Если уж Святослава может быть кнессой, то ты уж всяко справишься. Вот только не хотелось бы тебя столь далеко отпускать.
Неожиданно! Я-то думала, мама совсем против, чтобы я в Славию ехала. Но и женихи мне никакие не нужны, вот еще! Тем более эти славские кнессы, которые даже не оборотни! Ни один мужчина не сравнится с тем, кто моему сердцу мил. Мама, впрочем, об этом не подозревает, оно и к лучшему. Что ж, если она отпустит меня к деду, сама-то ведь не поедет. И то сказать, мне уж двадцатый год пошел, не всё за мамкину юбку держаться. Так что я радостно киваю, расплываясь в улыбке.
– Но на бал всё равно поедешь! – заявляет мать. – А уж если никто мил не будет из галлийцев, тогда поищем тебе славца.
Моя улыбка сдувается как кузнечный мех. На бал-то я всегда рада, а вот женихов не хочу.
В наложницы тоже не хочу, впрочем, да и не принято это в Галлии. А жаль, наверное.
В общем-то, матушка во всем права, как всегда. Оборотню нужна пара. Тем более такому дурному, как я. Ведь не должен из меня чистый оборотень выйти. Мама-то смесок. А гляди-ка, я переворачиваюсь в полноценного волка, как отец. Я сильна, вынослива, у меня острое зрение и отличный нюх, царапины и синяки на мне заживают очень быстро (что видится мне огромным преимуществом: коли мама раны не видела, то и ругаться не будет). Но в полнолуние ночи для меня порою невыносимы, до того владеют мною низменные инстинкты. Началось это три года назад и, мне кажется, всё больше меня гнетет.
Как я переживу полнолуние в столице – не представляю. Чем ближе ко мне тот, кого я хотела бы видеть своей парой, тем больше дурманит голову желание телесной любви. Оттого в Льен я не рвусь – боюсь наделать глупостей. Увижу его снова – голову напрочь потеряю.
А нельзя – отец не переживёт. Мама, как ни странно, сквозь пальцы смотрит на возможности добрачных связей, а отец свято блюдёт мою честь. Стоит только приблизиться ко мне кому-то мужского пола – ближе, чем положено приличиями – он взрывается. Я его, конечно, не боюсь, но и огорчать не хочу. Но, кажется, это не в моих силах.
2. Планы леди Оберлинг
Почти полдня пришлось провести в пустых хлопотах: перебирали с матерью наряды, чулки, бельё, выбирали платье для того самого дня. Заодно мама лично переворошила мои богатства: отрезы шелка и бархата, тонкие полотна для пошива постельного белья и, самое ценное – сундучок со специями. Опустив тонкие руки в тяжелый короб и бездумно поглаживая меха, она, прикрыв глаза, вспоминала о собственном приданом.
– Я раньше думала, что приданое – пережиток прошлого, – мечтательно говорила она. – Показатель отеческого богатства, пыль в глаза… Нет, приданое – это для невесты кусочек родного дома, воспоминание о маминых руках, о тепле отеческого очага… Как мне не хватало здесь красных атласный одеял, которые я оставила в сундуках… Как не хватало платьев и обуви, полотенец и простыней! Сколько бы я отдала, чтобы спать на подушках, расшитых бабушкой! Моё приданое было отправлено жениху… ничего, кроме платьев, сестра не вернула. И верно, меня считали пропавшей, умершей. Моего возвращения не ждал даже отец.
Мама отвернулась, скрывая навернувшиеся на глаза слёзы. До сих пор она не смогла простить своего родителя.
– Тем обидней мне, Виктория, слышать от тебя, что ты хочешь ехать к деду и жить возле него. Человек он хитрый, коварный, про таких говорят в Славии «сам себя перехитрит». Конечно, он уж стар, возможно, стал мудрее и добрей, но я бы не стала в это бездумно верить. Пойми: попадешь в его дом – станешь разменной монетой, заплатишь по его счетам. Не доверяй его словам, Ви, не поддавайся на льстивые речи. Любит он только одного человека: себя.
Я только вздохнула тихо – мама, мне показалась, слишком долго упивается своей обидой. Дед запомнился мне вполне безобидным стариком, которого мало что интересует, кроме своих книг. Может он когда-нибудь и был цепным лисом государя Славского, но сейчас зубы его затупились и хватка ослабла. Да и что он может сделать? И государь-то давно сменился.
– Умоляю тебя, дочь моя: найди себе суженого поближе ко мне, – прикоснулась к моему плечу мать. – Мне невыносима мысль отпустить тебя в такую даль!