Не жалейте флагов
Шрифт:
Сто лет назад на месте пастбищ вокруг Грэплинга были сплошные нивы, и мельница молола зерно на всю округу. Еще задолго до Харкнессов она пришла в упадок и в восьмидесятых годах прошлого века была превращена в жилой дом одним из последователей Уильяма Морриса. Речку отвели, мельничный пруд осушили и выровняли, и на его месте, в котловане, разбили сад. В помещениях, где стояли жернова и приводные механизмы, а также в длинных верхних ярусах, где хранилось зерно, деликатно настелили полы, оштукатурили стены и поставили перегородки. Миссис Харкнесс с материнской гордостью перечисляла эти особенности.
– Ваши друзья, которые собираются
– Да нет, пожалуй, едва ли их можно так называть.
– Они не пишущие люди?
– Пожалуй, что нет.
– Я всегда думала, что тут у нас идеальное место для пишущих людей. Позвольте спросить, кто же они такие, эти ваши друзья?
– Ну, вероятно, их можно назвать просто эвакуированные. Мистер и миссис Харкнесс любезно засмеялись этой милой шутке.
– Горожане, ищущие тихого прибежища, так, что ли?
– Именно так.
– Ну что же, они найдут, его здесь, правда, Агнес? Они вернулись в гостиную. Миссис Харкнесс положила руку на золоченую шейку арфы и устремила взор куда-то за сад, придав мечтательное выражение своим большим серым глазам. Так она глядела в Малайе за площадку для игры в гольф, мечтая о доме.
– Мне приятно думать, что этот прекрасный старый дом все еще приносит пользу людям. В конце концов, для того он и был построен, чтобы его использовали. Сотни лет тому назад он давал людям хлеб. Потом наступили другие времена, и его покинули, забросили. Потом он сделался жилищем, но по-прежнему оставался отрезанным от мира, от жизни народа. И вот теперь ему наконец снова воздадут должное. Он будет удовлетворять потребность. Возможно, я покажусь вам чудачкой, – сказала она манерно и словно витая мыслями где-то далеко-далеко, – но последние несколько недель мне казалось, будто я вижу, как наш старый дом улыбается про себя, казалось, слышу, как эти старые бревна шепчут: «Они думали, мы ни на что не годны. Они думали, мы косное, отсталое старье. Но им не обойтись без нас, всем этим занятым, поспешающим по пути прогресса. Они вновь обращаются к нам в трудный час».
– Агнес всегда была поэтом, – сказал мистер Харкнесс. – Практически за хозяйку здесь я. Вы видели наши условия в газете?
– Да.
– Возможно, они покажутся вам несколько завышенными, но вы же понимаете, что наши постояльцы живут совсем как мы сами. Мы живем просто, но мы любим комфорт. Тепло, – сказал он, слегка попятившись от камина, как раз в этот момент изрыгнувшего в комнату клуб духовитого дыма, – сад, – сказал он, указывая на промерзший, заваленный снегом котлован за окнами. – Летом мы принимаем пищу под старой шелковицей. Музыку. Каждую неделю у нас камерная музыка. У нашей Старой Мельницы есть некие трудно определимые достоинства, некие невесомости, которые, грубо говоря, имеют свою рыночную стоимость. И мне не кажется, – скромно сказал он, – мне не кажется, что при данных обстоятельствах (причем в обстоятельства – Безил был в этом уверен – явно включался толстый кус поэтического воображения миссис Харкнесс) шесть гиней слишком высокая цена.
Настал момент, которого Безил все время ждал, – момент бросить гранату, которую он лелеял за пазухой с той самой минуты, как открыл маленькую калитку из кованого железа и потянул за шнурок железного колокола.
– Мы даем восемь шиллингов шесть пенсов в неделю, – сказал он.
Это была предохранительная чека. Подскочил рычажок, распустилась пружина; внутри насеченной металлической скорлупы плюнул огнем капсюль, и пламя невидимо поползло по пальцу дистанционной трубки. Медленно сосчитай до семи и бросай. Раз, два, три, четыре…
– Восемь шиллингов шесть пенсов? – переспросил мистер Харкнесс. – Боюсь, тут какое-то недоразумение. Пять, шесть, семь. Пора. Бац!
– Наверное, мне следовало сказать вам с самого начала. Я квартирьер. У меня в машине трое детей.
Это выглядело грандиозно. Все было как на войне. Кто-кто, а Безил был в некотором роде специалист по шокам. Лучшего он не мог припомнить.
Реакция Харкнессов после первого ошеломленного молчания прошла три стадии: негодующий призыв к разуму и справедливости, смиренная просьба о помиловании и, наконец, безразличное, полное достоинства приятие неизбежного.
Первая стадия:
– Я позвоню миссис Сотилл… Я дойду до местных властей… Я напишу в министерство просвещения и лорду-наместнику. Это же просто курам на смех. Десятки арендаторов в коттеджах наверняка рады будут приютить этих детей.
– Только не этих, – ответил Безил. – К тому же, как вы знаете, мы сражаемся за демократию. Нехорошо получается, когда богатые отказываются вносить свой вклад.
– Богатые! Мы и берем-то жильцов только оттого, что еле сводим концы с концами.
– Да и место для детей тут самое неподходящее. Они могут свалиться в речку и захлебнуться. На четыре мили кругом нет ни одной школы…
Вторая стадия:
– Мы уже не такие молодые. После стольких лет на Востоке английская зима переносится так трудно. Всякое лишнее бремя… – Мистер Сил, вы своими глазами видели этот чудесный старый дом и как мы здесь живем. Неужели вы не чувствуете здесь нечто совсем иное, нечто драгоценное, и это нечто так легко убить!
– Именно в таком влиянии и нуждаются эти детишки, – жизнерадостно ответил Безил. – Немножко культуры им не повредит.
Третья стадия:
Враждебность, холодная, как заснеженный склон холма над поселком. Безил провел Конноли по мощенной плитами дорожке и через яблочно-зеленую дверь прошел с ними в проход, пахнущий торфяным дымом и смесью сухих лепестков с пряностями.
– Вещей-то у них с собой никаких, – сказал он. – Это Дорис, это Мики, а это… Это маленькая Марлин. Я уверен, через день-другой вы просто диву дадитесь, как это вы до сих пор могли без них жить. Мы сплошь и рядом сталкиваемся с этим в нашей работе – с людьми, которые поначалу чураются детишек, а потом рвутся усыновлять их. До свиданьица, детки, не скучайте. До свиданьица, миссис Харкнесс. Будем время от времени заглядывать к вам, так просто, чтобы посмотреть, все ли у вас в порядке.
И Безил покатил обратно между голыми живыми изгородями, столь согретый глубокой внутренней теплотой, что ему нипочем была собирающаяся метель.
В ту ночь навалило чудовищно много снегу, и телефонные провода оборвались, а по дороге на Северный Грэплинг невозможно стало проехать, так что Старая Мельница восемь дней была отрезана физически, подобно тому как до сих пор она была отрезана духовно от остального мира.
IV
Барбара и Безил сидели в оранжерее после второго завтрака. Дым от сигары, которую курил Безил, словно синяя гряда облаков висел во влажном воздухе, на уровне груди между мощеным полом и листвой экзотических растений под потолком. Он читал вслух сестре.