Небесная черная метка
Шрифт:
Когда пришла пора вызывать Деда Мороза и заполнить мешок его волшебный подарками, воспитатели хватились, что какой-то малыш здесь нешуточно похозяйничал: фантики вместо конфет, скомканная фольга из-под шоколада, крошки печенья, огрызки фруктов и — улика! — надкусанное яблоко с четким рельефным отпечатком зубов. Строгие, но обескураженные воспитательницы выстроили ребятишек в ряд и выставили на обозрение скабрезное яблоко. Поведали страшную сказку.
Якобы с минуту на минуту появится суровый и справедливый милиционер дядя Степа-великан, уязвленный — пока назовем это беспорядком — одним неразумным малышом, что слопал в кладовке гору шоколада-мармелада, конфет и печенья, и оставил, дуралей, визитную карточку — след зубов на яблоке. По этому следу любой милиционер в два счета вычислит того, чей слепок зубов запечатлен на яблоке. Ну-ка, негодник, выходи сам на два шага вперед, а мы дяде Степе передадим по телефонной связи: разобрались сами, отбой, дядя Степа.
Последовала, по обыкновению в таких случаях, гробовая тишина, с течением времени усугубляющая тяжесть вины. Вот Егорка, размазывая кулачками слезы по лицу, порывисто шагнул из строя и с горчайшими всхлипываниями покаялся и поклялся чужого не брать…Таким образом уразумел Егор, что воровать нехорошо, что хвалят и любят за способности и умение делать доброе и нужное всем. Как ни странно, но этот случай с ранним покаянием запомнился на всю жизнь. В школе он учился прилежно и старательно, с крестьянской обстоятельностью, но понял, что руками работать умеет лучше, чем мозгами: дорожка в институт ему не рекомендована. Добился исправного свидетельства о восьмилетнем образовании и махнул в город, в ПТУ — профтехучилище — на слесаря-ремонтника. Торопил время, чтобы побыстрее начать работать: мастерство развивать и деньгу заколачивать.
Девку вскоре нашел себе подходящую: рослую краснощекую землячку. Сочетался законным браком. Глядишь — дети пошли, квартиру получили, садовым участком обзавелся. Живи и радуйся простой понятной жизнью. На самые сложные вопросы о существе земного, и только земного бытия ответила Партия и правительство в стройном культовом марксистко-ленинском учении. Оставалось написать письмо куда-нибудь в ЦК со словами сердечной благодарности: «Спасибо родной Партии, товарищам начальникам за нашу счастливую, понятную жизнь!» Да вдруг, весной восемьдесят пятого, газеты почернели и пожелтели, как ровно вместо здорового супа стали в почете зловонные помои. Газеты, журналы, телевидение, радио выплеснули эти помои на миллионы своих граждан: истории, аргументы и факты приводились одни гаже других.
«Мать твою дери! — чертыхался Егор, как и все сотоварищи, затыкал уши и выключал телерадиоприемники. — Правда ваша однобокая». Вскоре и в самом деле караул следовало кричать: водки нет, мяса нет, мануфактуры нет, иссякли деньги платить зарплату. Завод залихорадило. Его завод становился никому не нужным. Завод, которым он любовался каждым утром, начал быстро хиреть и ветшать. Былое бетонно-стальное великолепие крошилось и падало ниц. Опрятные газоны у цехов с аккуратно коротко подстриженной травкой зарастали бурьяном, цветочные клумбы заглушил чертополох. Декоративный кустарник, обрамлявший пешеходные дорожки, был более похож на безобразную щетину на давно небритом лице потерявшего кров бедолаги. Мозаичные панно на административном корпусе осыпалось местами, ровно как распоясавшиеся реформаторы-разбойники-бандиты-риэлтеры для острастки саданули шрапнелью по внешнему виду завода, прежде чем купить за гроши и распродать по частям. В цехах потух свет, в треснувших оконных проемах засвистал ветер. Разруха. Эвакуация на тот свет от масштабного наступления и засилья дури.
До мелочей и тонкостей знал свой завод Егор. И порой, как озарение — так было приятно осознать себя всезнающим и понимающим мастером своего дела, убежденным в своей ценности и значимости равно как делу души, так и рук своих. Была у него и заветная дума, которую он раньше в редкие, дабы не опошлить, минуты откровения пробовал высказывать, являть на слух на профсоюзном ли собрании, в тесном ли кругу друзей-товарищей своих за стаканом чая, кружкой пива, стопкой беленькой.
«Вот кто я таков? Кто мы таковы? Пролетарии! Рабочий человек! Это звание грозней атомной бомбы, оно выше всех званий на свете. Мы — Пролетарии! Люди исключительной истории и стократ исключительным будущим. Кровь дедов наших выжгла оковы самодержавия, кровью отцов наших сметена и уничтожена другая тоталитарная власть, коричневого цвета. Мы своим святым энтузиазмом редкой высоты построили мощную великую страну, буквально в считанные годы. Я родился с одним наследством — корзиной лаптей. Теперь же, по тем давним меркам босоного детства — богатей! Богатей не потому, что имею средний достаток: у меня квартира, дача, шмоток целых два шкафа, дети сытые и здоровые. А потому, что целая страна похожих на меня обеспеченных материально людей на среднем оптимальном уровне без всяких буржуазных прибамбасов отдана в свободное владение каждому гражданину. Земля, вода и воздух созданы не человеком, и не могут быть отданы в частное владения. Либо так называемая сейчас частная собственность ни что иное, как припудренная государственная аренда, как еще один способ выкачивание денег из населения… Эх! мать честна! Где тот паровоз, что летит вперед с остановкой в коммуне?! Дайте мне винтовку — я буду в его команде, отряде, армии защитников. Заржавел паровоз…» Егор умолкал, и сердце начинало тихонечко ныть, — так собачонка подвывает в предчувствии нарастающей неотвратимой беды — расплаты за то, что не так, как должно, был чист и безупречен облик строителя светлого будущего.Доподлинно известно, что Егор — рационализатор, активист профсоюза, что он неустанно обогащает себя знаниями, повышает свой профессионализм, что он свой в доску. И было бы в диковинку уразуметь, что Егору также ведомы нешуточные страдания той самой совести, о которой взывали с высоких трибун, отсутствие которой клеймила огромнейшая рать пропагандистов победившего социализма, что стояла на страже духовной начинки советского человека. Эта самая совесть воспалилась, ровно огромная заноза, оттого, что Егор давным-давно был занят улучшением одновременно и собственной жизни по своему разумению и личному пятилетнему плану. Причем, крен построить светлое счастливое будущее в отдельно взятой семье возрастал из года в год.
Оказывается, теперь так и должно быть: каждый сам, как может, обустраивает
Некогда завод расширился и родил самого себя, клона дубль два, согласно эпохальному пятилетнему плану. Егору посчастливилось попасть в число первостроителей второй очереди завода, стать свидетелем и непосредственным участником того, как на пустыре вбили колышек — место будущего завода. Второй колышек вбить не успели — он, сердешный, был припрятан в кармане расторопного Егора.
На глазах Егора вторая очередь завода росла и крепла, что в точном соответствии отразилось, например, на квартире авангардного строителя. Иногда на Егора нападали воспоминания о светлых незабвенных деньках прошлого. Тогда он ходил по квартире своей, как по залам музея, и с навернувшейся скупой слезой воскрешал в памяти свою молодость, совпавшую со становлением завода.
Зайдет в ванную комнату и видит стены, облицованные розовым кафелем. Этот кафель необычный — это ключ, который открывает дверь в былое. Строили на заводе столовую. Старая-то столовка не справлялась: в обеденный перерыв народу в ней было тьма-тьмущая, оборудована по старинке, да и обветшала порядком. Что же… как только проблема была четко обозначена руководству Главка, были назначены ответственные лица, которые строго по плану проделали всю работу от проекта до пуска. Новая столовая получилась просторная, светлая и уютная; оснащена новейшим оборудованием; в интерьере применены отделочные материалы высшего класса. Замечательная столовая! У Егора также случилась замечательная прибавка в хозяйстве: стены в ванной комнате получили облицовку из розового кафеля. Эту кафельную плитку использовали в интерьере столовой. Егор настолько был поражен красотой и неординарностью, как выяснилось, подлинной итальянской плитки, что частицу ее перебазировал в дом свой. Без спроса, однако, взял.
Если в ванной комнате посмотреть, собственно, на саму ванну — необычная ванна: чуть больше по размерам и с циркуляцией воды, то есть можно на дому принимать лечебно-оздоровительные ванные процедуры. Точно такими ванными оснастили заводской профилакторий. Егор в порядке командировки монтировал сантехническое оборудование. Одну ванну пришлось забраковать и списать, оттого что поступила в некомплектном состоянии и с треснувшей эмалью. Ванну за бесценок купил Егор. Трещины на эмали оказались легкими царапинами, нанесенными Егором в порыве восхищения изделием. Также и затерявшийся гидронасос с системой подводящих и отводящих трубок на самом деле заблаговременно по составным частям был перенесен в личное складское хозяйство. Соответственно, ванну Егор отполировал абразивной пастой, взятой, естественно, на работе. Все положенные к ванне причиндалы установил — стал с тех пор принимать жемчужно-хвойные процедуры на дому как vip-персона.
Как раз в канун перестройки завод развернул строительство нового цеха. Не оплошали строители — точно в срок и в полном соответствии с проектом выстроили цех… не оплошал и Егор — в ванной засияли новенькие импортные унитаз и раковина. Одна ванная комната — и столько информации о заводе! А комнаты, кухня, гараж! Богатый кладезь полудетективных историй! Вот уж вправду — душой и телом сросся с заводом! Случались и курьезы. Вот парочка оных.
Как-то ремонтировали управление завода и навезли добра, что впору дворец строить. Задержался тогда Егор дотемна: все изучал да изучал привезенные стройматериалы; выискивал нечто повесомее и позначительнее, эквивалентно обосновавшемуся здесь начальству. Ведь какую эволюцию разумел Егор! Например, жара стоит невыносимая. Мастер за столом своим газеткой лицо обмахивает, таким образом, освежая себя, а то и просто бегает туда-сюда, чем и освежается. Начальник участка уже у белоснежного вентилятора спасается. У Дениса Сергеевича, директора завода, пара чудодейственных кондиционеров колдуют: воздух охладят до утренней свежести, слегка увлажнят, каких-то ионов целительных напустят, чтобы Денису Сергеевичу лучше дышалось и лучше думалось. Если же мастер в своем кабинете установит кондиционер — что же установят у директора? С дрожью в коленках ликовал Егор: какая, право, удача привалила с ремонтом заводоуправления. «Поди, на мелочи не разменяюсь», — думал-гадал он. И нашел-таки в развалах ремонтных приготовлений удивительную вещь… до того удивительную, что чрезвычайно затруднительно было определить должное ее назначение, нюхом чуял — вещь стоящая, да умом пока что постигнуть не мог. Брови гнулись дугами, глубокие морщины прорезали чело, и за ухом чесал, и в затылке скреб, волосы ерошил и так, и сяк, краснел, бледнел, облился потом — тяжел умственный труд… видно, это не токмо карандашиком махать.
Так и не понял он, для чего вещь. Понял одно — брать, не мешкая, не рассусоливая, не напрягая чело свое думами. Отделил он часть, как от буханки хлеба ломоть отрезал, и припрятал до поры в гараже. Представляла эта вещь рулоны мягкой вспененной не то пластмассы, не то пенополиуретана; на лицевой стороне был выдавлен рисунок, нечто похожее на восточный орнамент, на обратной стороне был обнаружен товарный ярлык на неведомом Егору наречии. Дома, за ужином, он сообщил супруге: «Штуковину одну к рукам прибрал. Занятная вещица! На днях принесу образец. Посмотрим, обмозгуем, куда прилепить». Супруга ответствовала: «Оступился бы ты, ведь схватят сначала за руку, потом за шкирку. Вспомни-ка, как погорел с утками, сколько сраму было».
Этот случай хорошо запомнил Егор. Дело вышло так. Работал он тогда в столовой на монтаже холодильного оборудования. Хорошо работал: премия на досрочное выполнение производственного задания была гарантирована. К этой премии он бонус, конечно же, присовокупил. Глаз его острый мигом приметил, что будет в этот раз бонусом. Так вот, положила повариха как-то в котел десять уток, вынула — восемь. Всплеснула ручонками, — была еще совсем молодая, зеленая, не тертая, — порядком испугалась пропажи. Ищет, ищет двух уток в котле — не может найти. У Егора, который на раздаче настраивал холодильный агрегат, спрашивает: «Не видали вы, Егор Тимофеевич, куда утки делись?» — «Видал, — ухмыльнулся Егор. — Улетели твои уточки, детка, в дальние края. Сразу видно, неопытная ты: поди-ка и не знала, что прежде, чем уток в котел бросать, крылышки надо подрезать. Не подрезала? Нет! Вот и проворонила. Хе-хе-хе!» Далеко утки улететь не успели. Быстро скумекала повариха, кто поохотился в ее котле. Ищейкой побежала по следам шустрого слесаря и поймала своих уточек в каморке Егора, то бишь мастерской, расположенной в складском помещении столовой. В полиэтиленовом пакете почему-то уточки лежали, да одна еще без ноги. Признался потом Егор, что это он утку инвалидом сделал — аппетит раззадорил. Пожалел, что покуражился над девчонкой-поварихой: не будь того — черта с два нашли бы уток. Что утки! — мелочь по нынешним временам. Сама повариха нарушила рабочий обычай: угостила бы той же уткой, с миской сметаны и тарелкой румяных свежеиспеченных булочек-пампушек — как полагается отблагодарить работу мастера, к которому еще не раз за помощью обратиться придется. Нет ведь, комсомолочка горластая, только через кассу в порядке очереди. На самом деле он поучить ее хотел, как должно людям внимание оказывать.История с утками — дело далекого прошлого. Много чего было с тех пор праведного и слегка неправедного. Многоопытен стал Егор, степенен и важен. И гадкое слово «вор» гонит от себя, как проказу. Он не ворует, но заимствует: берет по собственной инициативе аванс с завода, отплачивает своим более производительным и качественным трудом. Поскольку, во-первых, только таким образом можно избавиться от гнетущего ощущения долга, выразить горячую признательность своему солнышку ясному, заводу-кормильцу, во-вторых, основной постулат будущего совершенного общества гласит: «от каждого по способностям, каждому — по потребностям». Значит, он уже реализовал это: работает изо всех сил, то бишь отдает без остатка по способностям; берет, исходя из потребностей…
На следующий день Егор принес домой рулон искусившего его неведомого материала. Для определения назначения принесенной вещи состоялся семейный совет, — «комиссия» по производственному: теща — председатель, жена — секретарь, сам Егор выступал с челобитной относительно добытого добра. Егор и детей подключил к обстоятельному анализу чудного материала: старшому Димке велел перевести на русский язык надпись на ярлыке. Сынок Димка оказался ни в зуб ногой в иностранной грамоте, а ведь по школьной-то программе должен уже калякать по-заморскому! Ан нет, хотя и школа-то вроде как с уклоном на углубленное изучение иностранных языков. За нерадивую учебу грозился Егор ужесточить жизнь сынуле, лоботрясу и бездельнику. Дочка Лена только и разобрала, что надпись на финском языке. Деткам не было сказано об истинном происхождении этой вещицы. Купили списанный неликвид, дескать…Толковали Егор, жена и теща, толковали и порешили — это линолеум. Раз так, устлали им пол в квартире, сначала для пробы в спальных покоях хозяина и хозяйки.
— Красота! — радовался Егор, любуясь чудесно преображенным полом.
— Красота! — вторила жена, — и она знала толк в прикладном искусстве.
— Прелесть! — умилилась теща, когда ее пригласили на смотрины.
Одни детки не радовались: не доросли до таких особенных чувств, в редкой смеси возросшей собственной значимости, удальства, ловкости и предприимчивости. Пострелу Димке все бы бегать днями напролет по двору за футбольным мячом, в перерывах из рогатки пулять по воробьям, голубям и дворовым псинам, да тройки и четверки, с колами и двойками вперемешку, из школы таскать. Меньшой же дочке, непоседе Ленке, из-за кустов шпионить за братцем и нестись во весь опор домой, чтобы донести до мамки и папки безрадостные вести: Димка-де окно разбил, соседскую девчонку за косы надергал, через форточку на кухне подбросил дохлую крысу прямиком в кастрюлю с супом, которым Октябрина Спартаковна собралась попотчевать Тимура Гамлетовича. Страшной ябедой росла Ленка, лучший командир лучшей октябрятской звездочки в школе, и доставалась ей порядком от пострела Димки, но с характером была девчонка — от дела своего общественно-воспитательного не отступала. Отчаянно и храбро билась за моральный облик братца, которого и в комсомол могут не принять, а значит — пятно несоответствия марксистко-ленинского мировоззрения плюхнется и на нее. В школе она училась хорошо: четверки да пятерки алели в дневнике, за что Егор ее хвалил, а сынка, балбеса, оплеухой награждал.После того, как пол в спальне Егора стал диковиннее декораций к арабским сказкам, довелось ему побывать
на приеме у директора завода. Как зашел Егор в кабинет — обомлел, прямо-таки оторопь взяла: со стен глаз не отрывает. Денис Сергеевич прекрасно знал Егора, причисленного к авангарду завода, постоянного победителя соцсоревнования, потому спросил слегка удивленно: — Плохо выглядишь, Егор Тимофеевич. Нездоровится?
«Хуже!» — сказал про себя Егор…
С работы пришел, с порога бранить жену стал. Изрядно поругал: «Столько живешь, дуреха, а обои от линолеума отличить не можешь! Еще фыркаешь, ходишь: я, мол, такая уж молодчина, не тебе ровня. Сама-то ну точно как засранка. Эх, и глупые же вы бабы! Как это из-за вас некоторые чудаки голову кладут на плаху, стреляются, из окон выпрыгивают!? Драть вас надо, как Сидорову козу березовым веником! Да почаще! Одно расстройство с вами. Знаешь ли ты, что у Дениса Сергеевича то, что у нас стало линолеумом, на стены наклеено?» Жена, было, вякнула в оправдание… Егор сердито топнул ногой и пригрозил пока пальцем.
Обидно Егору, что вещь не по назначению использовал, ровно простофиля какой. Одно утишило горе несказанное: немного «линолеума» осталось. Этими остатками обклеили гостиную и спальню.
Вышел Егор из квартиры и зашел вновь эдаким сиятельным гостем. Глянул на стены, пол — похвалил хозяев, — себя то есть, за тонкий вкус, за радение об уюте родного очага. И уже сам Егор, какой есть, пустился в пляс от неуемной радости. «Хе-хе-хе! Ха-ха-ха! — потешался Егор. — У меня апартаменты почище директорских! Хе-хе! Меня голыми руками не возьмешь!»
Как-то пригласил Егор в дом свой товарищей по работе, в великий праздник ПЯТНИЦА, питница и блудница. Пришли они, внимательно рассмотрели убранство квартиры, с уважением сказали: «Ну, могешь ты, Егорша, красоту делать! Обои где такие министерские достал?» Уклонился Егор от прямого ответа, говорил вскользь, дескать, за большие деньги куплены при содействии козырных знакомых.
Приятна Егору похвала товарищей, и не важничал он перед ними, не хвастал — делился простой житейской радостью, добрые слова любил послушать, совета спросить. Вот затеял он садово-дачный участок покупать, где кой-какой домишко, пожалуй, потребно слепить, эдак этажа в два, с верандой на каждом этаже: верхняя веранда будет служить для пития чая и созерцания родных просторов, нижняя — для более прозаических дел. Пару штук теплиц соорудить не мешало бы на прочном бетонном фундаменте. «Поможем, Тимофеевич! Поможем!» — горячо заверяли товарищи, догадываясь, что неспроста были званы. «Скажешь, придем, выстроим хоромы выше неба!» — твердо обещали они.
Здесь Егор делал жене незаметный недвусмысленный жест. Женушка проворно перемещалась на кухню и спустя мгновение выплывала хлебосольной хозяйкой, с низким поклоном приглашала любезных гостей за праздничный стол. На столе огурчики, грибочки, куски обжаренной свинины с отварным картофелем белоснежным, рассыпчатым, дымящимся, приправленным ароматной зеленью; красная рыба холодного копчения свесила с блюда толстый хвост и толкает вон со стола местного озерного леща-красавца, подрумяненного в печи. Царицей стола восседала запотевшая неупиваемая бутыль сорокоградусной русской чародейки-злодейки. При виде сего убранства товарищи Егора умильно улыбались и готовы были горы своротить.
Купил Егор садовый участок, и не один, а два смежных: отважился и покусился как всегда на большее. Походил с женой по приобретенному отрезу пустыря, наметили, где домик-домище, где теплицу поставить, как грядки правильней разбить, сколько ягодных кустов и фруктовых деревьев смогут посадить. Вдохнул напоследок полную грудь влажного запаха земли-матушки, обвел просветлевшими глазами пустырь, и руки зачесались по хорошей работе. В близлежащем поселке арендовал Егор за пол-литра горькой мастодонтоподобный трактор К-700. Играючи исполинский трактор вырвал с корнями стену лесной разновеликой поросли, из года в год захватывающей пустырь, содрал и раскромсал вековой целинный дерн, обнажив где-то россыпь черной земли, где-то пласт песка, где-то каменную гряду. За трактором загромыхали по ухабам грунтовой дороги тяжеловесные грузовики КрАзы и МАЗы, спеша доставить Егору стройматериалы, чернозем, органические удобрения с местной фермы. Невиданный темп освоения залежных земель установил Егор. Хозяева соседних участков разевали рты, пораженные и уязвленные размахом и сноровкой, отрядили ходоков на прием к расторопному и ухватистому Егору, чтобы пособил, чтобы взялся за председательство в организуемом садово-дачном кооперативе.
Это же диво: два дня — и с земли слетело дикое разнотравье и разнолесье; месяц — выстроен аккуратный светлый домик в два этажа с верандами, мансардой, мезонином; еще месяц — заблестели под летним солнцем две просторные стеклянные теплицы. Потом земля подобралась и похорошела несказанно, как ухоженная, лелеемая и обожаемая красавица. Егор и супруга его заботливыми руками вызвали к жизни здесь, на своих шесть плюс шесть сотокк, всякий овощ и фрукт, как произрастающий в местном климате, так и не желающий произрастать. Недостаток тепла и солнца они компенсировали невероятным трудолюбием.
Однако Егор не переставал думать-кумекать, как оптимизировать свой добровольно каторжный труд в зоне рискованного земледелия. Одним из таких направлений было сокращать долю ручного труда за счет изменения технологии работ и механизации. Чтобы не бегать с лейкой по саду, он сделал оросительную систему всего участка, организовал водосбор атмосферных осадков в шестикубовую стальную емкость, откуда под собственным напором, вследствие природной силы тяжести, вода растекалась по трубам к калиброванным точкам полива — практическая импровизация идеи вечного двигателя.
У теплиц была смонтирована ветряная силовая установка, которая преобразовывала силу ветра в тепло, необходимое тепличной рассаде в суровые дни весенние дни холодостояния, сопровождающиеся как раз усилением ветра, вплоть до шквалистого, а стало быть — одна энергия (ветра) у рачительного хозяина попусту не будет проноситься по участку, а преобразуется в другую энергию (тепло); именно то, что гонит холод, само и становится теплом! Здесь Егору Тимофеевичу впору было оформить патент на изобретение, поскольку техническое решение способа реализации давней идеи ветряков было оригинальным. Далее была построена мастерская, удивляющая всех продуманностью и практичностью. О самодеятельном техническом творчестве Егора можно было написать отдельную повесть…
3Но летят года, все созданное прежде неминуемо стареет и ветшает, хотя и закладывался как будто вековой запас прочности, но что-то, какая-нибудь деталюшка, какое-нибудь свойство материала, учтенное недостаточно, ровно червоточина на яблоке, становится очагом разрушения. Так трубы оросительной системы заржавели изнутри, у ветряка на лопасти трещина, подпорная бетонная стенка растрескивается… и так далее. А годов-то уже скоро стукнет и в самом деле много — 60! Как внести завершающий штрих в то, что сделано, чтобы в преклонном возрасте созданное твоими руками преклонялось тебе, а не ты ему, и еще долго служило потомкам?
Почему бы, например, трубы оросительной системы, сделанные из черной стали, подверженной ржавчине, заменить трубами из нержавеющей легированной стали. Резервуар, — шестикубовая емкость, — заменить на бассейн шесть на шесть метров и глубиной в метра два, чтобы и поплавать можно и добрый запас воды иметь.Итак, удосужилось Егору увидеть на заводе штабель труб из нержавеющей стали, диаметром как раз подходящим для устройства оросительной системы в саду, тут же залежи арматурной сетки для бетонного резервуара-бассейна. Ахнул Егор, глянув на трубы и прутки, ударил в ладоши и конем ретивым помчался к диспетчерской, где обычно приостанавливались грузовые машины. Нашел шофера, друга закадычного, упросил и посулил: помоги дружище, делов тебе на копейку, а магарыч от меня будет знатный, с надбавкой северной. Ну, по старой памяти друган отказать не мог. Подкатил грузовик к задворкам цеха, и трубы с прутками перекочевали в кузов. Что было частью народного достояния, стало достоянием лучшего представителя народа, то бишь Егора. «Завод богатый, — по привычке успокаивал себя Егор. — Эти трубы ему, что слону дробина. Завод — это золотая жила, что никогда не оскудеет. Вон, какой шикарный профилакторий на свои деньги завод отгрохал, в наше-то кризисное время! Отдыхают там за полцены. Я же буду в собственном профилактории отдыхать и сэкономлю деньги, которые бы завод потратил на мое пролечивание в санатории… как раз равные стоимости этих труб». Другие аргументы находил Егор для обоснования своего как будто нечестного поступка, но поди ты — не мог, ничем и никак, утишить и прогнать поселившуюся тревогу с того самого момента, как увез трубы в сад. Случалось ли приметить милицейско-полицейскую форму — со страхом отмечал, как предательски екает сердце. Что-то он не учел. Что же?.. Кто-то на работе сказанул, что в цех и в самом деле зачастили сыщики, как будто из уголовного розыска. Чуть кондрашка Егора не хватила! Ночи бессонные пошли, если и спал, видел исключительно два сна: в первом он всем на зависть и славу, убеленный благородной сединой, сидит за кнопочным пультом, перед ним — большущий ЖК-монитор. Егор набирает код доступа — на экране появляется его сад. Смотрит Егор телеглазом на грядки с викторией — нет, не созрели. Заглядывает в теплицу, там лампочки сигналят. Это помидоры воду просят. Егор другую кнопочку жмет. Приводится в действие оросительная система, изготовленная из дорогостоящей нержавейки. Смотрит Егор снова на грядки — эх, напасть! Сорняки глушат овощи! Тогда он сигналом тревоги вызывает Кузьмича, — он же Ибрагим-оглы, — наемного работника, объявляет ему замечание, что грядки не прополол, в бассейне воду не заменил, и выписывает штраф в размере полумесячной зарплаты. Вот какой сон пленял ночами Егора.
И это не утопия — это было вполне достижимо. Уже есть земля, дом, теплицы, баня, — помывочно-оздоровительный комплекс, — оросительная система в стадии монтажа… недостает электроники, компьютера с первичными датчиками и системой беспроводной передачи данных, телеметрической оснастки. Это поправимо. Егор уже наведывался в вычислительный центр завода. Кулибины и Эйнштейны его пошиба нашлись и там, остается наладить кооперацию баш на баш.
Однако другой сон являлся ему: остриженный наголо, в темном хлопчатобумажном костюме притулился на колченогом стуле у тюремного окна с массивной решеткой понурый зэк, вот он поворачивает изможденное лицо… батюшки! Лицо его, Егора. В толстых решетках дробится солнечный свет и добирается сквозь немытые стекла мутным грязным потоком, чтобы подсветить горючие слезы узника, которому предстоит собрать в кулак остаток душевных сил и поковылять строем в столовую, где каждый день — постные щи и разваренная в воде крупа-сечка. Вскоре сон второй уже не сном стал казаться — явью грозил стать, будущим Егора.
Тяжелы душевные терзания! Явился он к начальнику участка с повинной, сказал убитым голосом: «Так, мол, и так, спер я эти проклятые трубы, с арматурной сеткой в придачу. Отбой ментам из уголовки. Сегодня, как стемнеет, привезу их обратно».
— Как же так, Егор Тимофеевич, — наигранно огорчался начальник участка Икс Иксович и щурил хитрый глаз. — Ты наш передовик, по прежним годам — наше знамя. Человек ты неплохой, трудяга, работаешь всегда отлично, настоящий мастер своего дела, ветеран завода, имеешь правительственные награды, бригадир. Или, как сейчас говорят — лидер! Твоя бригада, или рабочая группа, неоднократно признавалась лучшей. И это на самом деле так: сложнейшие ремонты аварийного оборудования выполняли именно вы, всегда качественно, всегда в срок. Снова вот учудил… припоминаю, был и есть за тобой грешок такой: спереть, что плохо лежит, — а лежит у нас многое, что плохо. Молодец, что сам пришел. Иначе, по нынешним временам, дело твое — однозначно подсудное.
— Я и сам не понимаю, почему такое со мной случается… Инстинкт древний хватательный? Затмение какое-то находит? Минута слабости? Магнитные бури, поди, бушуют… Я готов понести самое суровое наказание, только прошу: не разлучайте с заводом, иначе хана мне, хандра заест. Хоть и не наш, не народный теперь завод. Этот хозяин-барин, которого и не видели вживую, задарма завод скупил. Помните, акционировались, выдали акции… Потом два года почти не платили зарплату. Зачем хозяину-барину нам платить? Он ее, зарплату-то нашу, в банк клал, под сто восемьдесят процентов годовых. Ничего делать не надо: рубль в банк отнес, через год три забрал. А что работягам не на что жить — ему по барабану! Мы, конечно, пункты по приему металлолома переполняли… что скрывать! Затем, когда завод был на грани банкротства, этот барин за бесценок скупил акции и стал единственным владельцем. А был-то кем, рыжий пентюх?! Спал в кабинете, гнида… Затем цена полезла на химические удобрения. И мы снова как будто на плаву. Поэтому перед барином моей вины нет, а вот перед тобой повинюсь. Любое наказание вынесу.
— Допустим, наказание тебе найду, — потер обширную лысину Икс Иксович и чихнул в платок: весной его мучила аллергия. — Промежуточный холодильник на пятой турбокомпрессорной машине забился органикой. Что-то опять поднесло с охлаждающей водой. Светиться нам с этой аварийной остановкой не гоже: новый хозяин разнос нам такой устроит, что мало не покажется. Потребует расследование причин аварии, посчитает убытки. Тут еще пропажа труб… Вот же в чем особенность теперь наша: над нами ХОЗЯИН-БАРИН! И это все его: здания, сооружения, технические устройства, прибыль. Прежняя словесная мишура о том, что производство ради человека, ушло в прошлое. Вторая особенность заключается в том, что наш труд, квалификация, умение — это наш товар, который мы предлагаем хозяину, чтобы он с нами заключил договор в участии процесса производства прибыли за согласованную плату. Вот и надлежит нам стараться, а где-то аккуратно и бороться, чтобы в этой плате была заложена возможность приобретения тобой, другим ли подобного этим злосчастным трубам. Не будем соблюдать эти две основные особенности — найдут негативную особенность в тебе, чтобы моментально, без всяких проволочек уволить. Понимаешь ли ты это? Создадут такие условия работы, что либо сам уйдешь, либо силком выведут. Мы с тобой на эту тему как будто толковали… Давай уж, чтобы в последний раз. Посуди, Тимофеевич, мне, как и тебе, два-три года здесь продержаться, чтобы тебе достроить, что не достроил, и детей в институте доучить; мне — квартиру по ипотеке дочке выплатить… там немного и осталось. Да и дом на даче достроить. После — свалить отсюда, от всех этих новых и старых головняков, на заслуженный покой. Так что давай, как и прежде, продолжать хранить наше стародавнее, проверенное временем товарищество, поддержку и соблюдение обоюдных интересов. Заключим свой негласный трудовой договор на три года. После — спокойненько уйдем на пенсию… По рукам! Замечательно!.. Теперь ближе к делу. По устному распоряжению пойдешь на все выходные чистить холодильник. Работа левая, значит, никакой тебе оплаты пока что не будет.
— Пойду в любом случае, если надо производству, ведь не впервой авралы у нас.
— Хорошо и правильно сказал. За это ценим. Еще про трубы в последний раз заикнемся… так сказать, с другого бока, с другой стороны на это дело посмотрим. Поясни мне, как с трубами так прокололся?
— Трубы мне в сад позарез нужны.
— Если тебе дверь также понадобится в сад, получается, ты возьмешь, здесь у меня снимешь дверь и отволочешь к себе в сад, так?
— Нет, не так.
— Разве у меня плохая дверь?
— Дверь хорошая, но вы-то как без двери здесь будете?
— Вот этом и суть! Сколько раз раньше на эту тему говорил! Знаешь сам, что на турбокомпрессорной станции теплообменники из черной стали быстро обрастают толстой коркой из ржавчины и органики, что в проточной воде имеется, охлаждение в них существенно ухудшается, а то и вовсе отсутствует: то и дело мы эти агрегаты останавливаем, чистим, латаем. Поэтому было принято техническое решение о замене существующих тепло-обменных труб из чернушки на трубы из нержавейки. Затраты на ремонт уменьшатся, и работы грязной у вас поубавится. Ты это великолепно и сам знаешь.
— Да, конечно, понимаю. Так ведь трубы я взял не все! Как раз столько взял, сколько останется после замены. Привезенные трубы я измерил, посчитал, прикинул, сколько останется, и этот остаток заранее взял. Труб завезено больше.
— Ух ты, какой расчетливый! Все ли учел?
— Не новичок я.
— В чем не новичок?
Тут Егора догадка озарила, что трубы заказаны и получены с заведомым остатком, который уже был кому-то предназначен, обещан. Хоть владеет заводом неведомый ХОЗЯИН-БАРИН, а мы, работяги всех ранжиров, тоже не лыком шиты. Не раз и не два Егору еще прежде приходилось выполнять секретные, не афишируемые поручения начальства: одному за литр неучтенного спирта расточить блок цилиндров автомобиля, другому — за машину керамзита подобрать также неучтенный швеллер для гаража и т. п. и т. д. А что сейчас изменилось? Ничего. Значит, вляпался я: у них, у начальников, тоже почти у всех дачи. Помнится, сидели мы в курилке и гадали: куда это столько неучтенного железа вывозит Иксович? Вот бы дачу его глянуть… говорят: вся из железа.
— Популярно объяснил. Виноват. Признаюсь. Раскаиваюсь. Нужда заставила… Получается, впредь надо спрашивать? Спрашивать, значится, нельзя ли неликвид какой вывезти за наличный расчет, что-нибудь из б/у, что идет на списание. Интересовался я как- то у нашего механика на этот счет, просил даже его, чтобы разрешил выписать трубы, бывшие в употреблении, которые никак в металлолом сдать не можем. «Нельзя, — говорит, — план по металлолому выполнять нужно». Присовокупить к этому плану то, что я бы выписал, нельзя разве? Так и не ответил, ухмыльнулся только.
— Подошел бы ко мне, и решили бы вопрос положительно.
— Не осмелился беспокоить, отрывать по пустякам.
— Ладно, порешаем как-нибудь. Разъясни-ка мне ситуацию с третьим агрегатом. Сдается мне, что механик на ежедневном докладе мне что-то не договаривает.
— На коренных подшипниках турбины зазоры подогнали. Не удается пока отцентровать валы турбины и двигателя. Механик приво… принес лазерный центровщик, чтобы по нему центровали. Делаем центровку по этому прибору, собираем турбину, включаем — трясет, да еще как! Я хочу свою приспособу попробовать, чтобы поискать, откуда дисбаланс идет.
— Попробуй. Электроника — прогрессивная штука, но надежней нашей механики еще ничего не придумано… когда же механики становятся электронщиками — пиши пропало. Я поинтересуюсь у механика, когда он в проверку лазерный центровщик сдавал, и кому еще сдавал. Спасибо, Тимофеевич, за подсказку.
— Потом еще маслонасос будем перебирать: низкое давление в работе выдавал.
— Поторапливайтесь, Егор Тимофеевич. Времени у нас в обрез… да! Чуть не забыл. Вынуждают нас заниматься так называемой стандартизированной работой. Чтобы мы новой поросли, новому типу работника передали свой опыт в виде стандартов качественной работы. Ни в каких маркетинговых пособиях не найти наш бесценный технический опыт. Тебе в бригаду… тьфу ты, в рабочую группу! — дали Скворцова. Придется и ему помочь в плане составления стандартов работы.Выйдя из кабинета, закурил Егор едкою папиросину и задумался. Разговор с начальником оставил некоторую смуту: подозрительно спокоен был он, не шумел, не кричал, не возмущался с искренним пафосом. Не оттого ли, что он заранее знал, кто упер треклятые эти трубы… возможно, кто-то доложил ему. Уж не новичок ли Скворцов в плане зачета для дальнейшего роста и повышения квалификации, с которым мне теперь придется переносить на бумагу какие-то стандарты. «Вот дают, извращенцы! — кумекал Егор. — По нормальному отдрючить не могут, что ли? Прямо как садомазохисты… Растяпой все-таки я вышел! Видимо, теряю квалификацию. Хотят меня выпнуть, да так сразу не могут: я тут каждую гайку как подружку знаю, по слуху любую неисправность определю. Пусть поработают сами, коли такие умные. Так нет, сначала вытянуть из меня, из нас все полезное, выжать и оформить это в стандарты, по которым якобы любой сможет так же на высоком уровне работать. А меня, нас — в утиль, то есть на пенсию. Скворцов толковый, конечно, паренек, к работе интерес живой есть, выпытывает у меня обо всем: как клапан комбинированный отрегулировать, как дифференциальный поршень в компрессоре подрезать, чтобы в мертвое пространство вписаться, как промеры цилиндров правильно сделать; ходит прямо по пятам. Вызнает у меня все секреты мастерства… и в самом деле — скажет: иди-ка на хрен, пень старый, тепереча я буду бригадиром… тьфу ты, лидером! А ты у меня будешь на посылках. Вот срамота будет на старости лет — у пацана в подчинении оказаться! И потом, всю нашу работу хочет застандартизировать. Как!? Как напишет стандарт на тот душевный подъем, с которым вершат великие дела. Как раз с которым и была построена могучая держава, которой гордились одни и боялись другие. Горлопаны! Скворцы-скворцовы — вестники новой весны. Зовут на самом деле в пропасть, где сгинет великий народ, вымрет, как мамонты, и на огромные просторы обезлюдевшей родины придут янки из-за бугра-океяна. Не думают ли новые гегемоны, что как только рухнет православная Русь, начнется великий беспредел на земном шарике, кровавая война на самоуничтожение… Все же было у нас: огромная могучая страна, великие победы, замечательная научно-философская теория, разрешившая все вечные и все больные вопросы бытия. А как мы жили!
Нам не надо было думать, где и как раздобыть денег на серьезное лечение, потому что оно было бесплатным; не надо было изворачиваться, чтобы обучить детей, потому что образование было бесплатным; не надо было каторжно вкалывать, чтобы купить квартиру, машину и прочие жизненные блага, потому что это приходило само собой, по выслуге лет. Я и не помышлял что-то существенное спереть — достаточно кирпичика, коробки-другой кафельной плитки, обоев рулончик завалявшийся. И это мое несоответствие облику строителя светлого будущего заставляло меня работать производительнее, точно окупить взятое. Что было плохого в Советском Союзе — то и вырастает теперича с большей силой. А что было хорошего — то высмеяли, оболгали и обкакали… Нет, мы жили правильнее! Мы жили беспечно и просто, занимались тем, что нравится, к чему влекло, а не тем, за что платят большие деньги. Какой коллектив у нас был замечательный! Без хохмы не жили! Смеха было больше, чем вина! Вот здесь, в курилке, в домино как резались — стены дрожали! Помнится, в доминошной игре такого знатного генерала влепил Саньке, токарю нашему, и так, можно сказать, виртуозно, что на весь завод прославился. Месяц в героях ходил. А Санька от стыда на больничный ушел. Придет начальник, скажет: «Ребята, надо сделать то-то и то-то срочно и на высшем уровне».
И мы делали! За троих работали, и не ныли. Наоборот, с огромным воодушевлением работали, потому что это было надо огромной стране… Вот жизнь была!..
Пойду, спрошу Скворцова — напишет ли стандарт, как работать с огоньком? С тем огоньком, с которым удесятеряются силы, и без которого захиреет русская душа…»Бегом к бессмертию
Вовек не загнивает
Вода в дающих колодцах.
Чет больше от сердца отрываешь,
Тем больше в нем остается.
…Бессмертие, милый Фауст,
Простое до идиотства —
Чем больше от сердца отрываешь,
Тем больше жить остаешься.
В городе N на одно из ленивых воскресных дней была объявлена презентация нового реалити-шоу «Трасса здоровья». Предполагалось, что несколько сотен, а то и тысяч добропорядочных граждан прибудут в анонсированное место, где им прилюдно, всенародно раскроется еще одна правда жизни.
Главный кормчий шоу — Юлий Долговидцев, пробудился в это утро чуть только начал синеть черный сумрак ночи, и пробудился преисполненный брызжущей радости наступившего праздника.
Хорошо и приятно, благостно и велеречиво, когда то, о чем мечталось, о чем думалось, куда щедро и беззаветно положены собственные силы, предстанет вдруг перед страждущим взором как несомненно существующее, избавляя, очищая от тягостного сомнения и гнетущего недовольство собой. Так и сегодня — заброшенный уголок городской окраины, прежде захламленный мусором и буреломом, в результате немалых трудов, щедро приложенных сил и средств откроет озадаченным горожанам основание позитива в их будущей жизни. Того ценного и положительного, что было скрыто мраком непросвещенности, и что развили, приспособили к местному бытовому колориту и укрепили, — пока что примером собственного подвижнического опыта, — Юлик и его друзья-соратники.
Что и говорить, Юлий в самом деле испытывал особое ликующее счастье, от которого, утверждают знатоки человеческих душ, растут крылья, и потому помпезное открытие трассы здоровья — это больше, чем обычное открытие вновь выстроенного сооружения, и не то, чтобы шире и грандиознее… нет. Это — открытие в первоначальном смысле слова, возможно и сродни открытию закона природы.
Раньше-то — что умалчивать! — зубоскалов не счесть было, что язвили и ерничали над Юлием и иже с ним. Как им, смехачам пузатым, уразуметь, что такое эдакое может выманить спозаранку из постели, когда сон более всего сладок, нежен и пленителен.
Выскочить на улицу, где со всех сторон сквозит промозглым холодом, уныло мочит хмурый дождь, и бегать кругами по сумеречному стадиону, пока сердце учащенным стуком не напомнит: «Хватит, братец, ты свои километры здоровья на сегодня набегал».
Общество любителей бега, основанное Юлием, в силу неведомых доселе причин сразу стало соперничать с другим обществом — обществом любителей теплого и холодного пива. Девиз Юлия: «Километры здоровья — в годы долголетия!» был немедленно переиначен неприятельским пивным обществом в другой лозунг: «Километры жизни — в годы и горы удовольствий».
Два лагеря схлестнулись не на шутку. Крепчали ряды и в том, и в другом обществе. Пока перевес был у любителей пива, потому что когда еще намотаешь эти километры здоровья, а с бутылкой в руках ты уже счастлив, уже состоялся. Юлию еще бегать и бегать, как шаману трястись над своим бубном, чтобы войти в желаемый астрал, а тут три движения: откупорил, поднял, открыл рот — и вот она, нирвана, — облекла блаженством и живот, и голову.
Безусловно, пройдут десятилетия, и придет черед Юлию ухмыляться над тем, что осталось от шумного противника: нестройная рать полуживых гнойных развалин, сопящих и пыхтящих, обрюзгших и оплывших протухающим жиром и, разумеется, растерявшим всякий здоровый жизненный интерес. Хилые и чахлые, они будут жить лишь благодаря ежедневной пригоршне таблеток и пилюль в одной руке, и неупиваемого стакана алкоголя в другой.
Физическая культура. Радость. Здоровье.
Извечный вопрос, что такое счастье, приведет в замешательство не одного смельчака, объявившегося ответить на такой простой и сложный вопрос. Соискатель точного ответа с превеликим трудом облечет требуемое в некую алхимическую формулу, а скорее — попросту запутается в иносказательных категориях тонких духовных материй. Что-то будет мямлить, растягивая слова, заикаться и кашлять, пошло, нудно и уныло талдычить, пересыпать и переливать из пустого в порожнее, блуждать с непонятными словесами, как со слабым фитильком в темной чащобе заповедного леса. Наконец растерянный, взъерошенный и жалкий, с глазами, полными отчаяния и, отчасти, безумия, затопает ногами и закричит исступленно: «Пусть прошибет понос первого, кто вякнул о счастье! Для меня счастье, когда я перестану думать о нем!»
Быть может, так оно и есть, однако гомерический хохот обуревает Юлия. Вдосталь потешив себя смехом, он, многоопытный Юлий, важно объявляет: «Счастье — это только здоровье!»
Быть здоровым — быть счастливым.
Здоровье — это бодрость, это ясная свежая голова, это простые естественные желания, это хорошее настроение и прекрасное пищеварение.
Иметь здоровье — значит не иметь ничего, что омрачает, угнетает, страшит, раздражает. Найдется ли безумец, который отважится это оспорить, отринуть и заклеймить?
В свои годы, когда Юлию довелось служить в армии, он бегал в составе взвода многокилометровые кроссы. Бывало, что и в противогазах бегали, и в химзащитных костюмах из толстой прорезиненной ткани… Бежит взвод без отдыха три, четыре километра, пять, шесть, семь: глаза на лоб уже вылезли, в глазах и вокруг плывет, туманятся очертания дороги и взводного; легкие с громадным усилием расширяют грудную клетку и пропускают через себя в десятки раз больше воздуха, отнимая кислород и отдавая его разгоряченной крови, бешено мчащейся по вздувшимся жилам. Пот струями стекает по лицу и закрывает клапаны в противогазе. Одной силой воли поддерживаются мускульные силы, чуток расслабишься — и рухнешь оземь бездыханным.
Но звучит команда: «Снять противогазы!» Рывком Юлий освобождает лицо. Сноп солнечных лучей и ароматного воздуха обдает благодатной свежестью. «А теперь раскройте шире глаза и смотрите, как хорошо на Руси нашей древней!» В самом деле, чего раньше не замечалось, открылось вдруг в чистой первозданной красе: нежный солнечный свет щедро ласкает раздольные луга с тучным плодородным черноземом, травы росные искрятся, целебный воздух бесподобен своим ароматом. С небесной выси, из чудесной голубизны — пристанища добрых волшебников — разливаются переливчатые трели жаворонков и коноплянок. Все мысли и все чувства проясняются, промываются, очищаются и полнятся естественной радостью.
Такого же состояния легкости и свежести Юлий всегда добивался физическими тренировками уже будучи дома, сменив военную форму на гражданскую одежду. Знакомые Юлия недвусмысленно крутили пальцем у виска, не находя привычной житейской логики в странном увлечении энергичного соседа спортивными занятиями. Он не ставит цели достичь рекордных результатов в беге, прыжках, плавании, в поднятии тяжестей и т. п. — чудак! — он отрицает ее.
Цель была иная — здоровье. И рекорд, которого Юлий жаждал добиться, был иного склада: не допустить на века вечные физическую дряхлость, а то и саму смерть. Вне всякого сомнения, это дерзко фантастически, с легким шизофреническим душком. Однако почему бы и нет? Учеными не найден ген смерти. По Священному писанию Бог создал человека бессмертным. Разве не странная жизнь: человек живет полноценно 50–60 лет, затем из года в год слабеет, чахнет, умирает. Семьдесят лет — это вершина. Много это или мало? Оставляя для отдельного разбора содержание прожитых лет, попросту механически соотнести с миллиардами лет, которые живет Земля, с непостижимой вечностью Вселенной — сразу начнет жечь адским огнем бескомпромиссная мысль: не насмешка ли это, не злорадство ли столь мизерный срок человеческой жизни? Или же ум в плену иллюзий, ложных правил и ошибочных взглядов?
Как-то Юлий основательно задумался над столь сакраментальными вопросами, посетил библиотеку, полистал подборку книг по означенной теме и кое-что нашел. Тут же порешил в собственной драгоценной жизни сделать нечто такое, что позволит раздвинуть обычный срок жизни, вырваться вперед, пробить брешь в стыдливом смирении перед умопомрачительным концом, именуемым смертью. Для чего сначала исключить из своего обихода все глупое, вредное, лишнее, оставив лишь что достойно и ценно. А достойно и ценно — редкий сплав физической и духовной культуры, где во главу угла поставлено всегда быть в тонусе, в активном позитиве. Так что никакой микроб, бактерия и инфузория не сможет пробить оборону защитных сил крепчайшего организма Юлия, увлеченного оздоровительным физическими движениями. Никакой приверженец любителей теплого и холодного пива не сможет доказать, что есть напиток, уже содержащий порцию счастья, что есть дым, который несет в себе нирвану.
Обществом Юлия готовится мощный удар по пивному сообществу: в означенное время исчезнут сигареты и алкоголь, чудовищная развлекаловка с экранов и страниц. Достаточно будет недели, чтобы противник был деморализован: обрюзгшие и неповоротливые, с водянисто-студенистым телом, жеваным лицом, на котором тупо и сонно хлопают в недоумении два глупых глаза, они приковыляют хрюкающей толпой — живые ходячие тухлятины с набитым гнилью животом на полметра, чтобы поклониться ему в ножки, и он взял их на перевоспитание.
Ему уже не надо будет растолковывать, что в сигаретном дыме нет удовольствия, что вдыхать в себя гадость и отраву из 4000 вредных веществ — потерять кусочек свободы. Пристраститься к пенному, шипучему, беленькому и красненькому — потерять еще один кусок свободы. На работе теряется третий… четвертый, пятый — и уже раб! РАБ! ТЫ — РАБ!
А нам же, чтобы быть в тонусе, нужна ледяная вода, которой мы совершаем ежедневное утреннее омовение, комплекс тщательно подобранных физических упражнений, который включает мой славный мозг, искрящейся, упругий, думающий, деятельный. Нужен бег трусцой, чтобы закрепить свой позитив.Итак, сегодня праздник. Юлий облачился в лучший парадно-выходной спортивный костюм, обулся в шикарные кроссовки, легко и живо выбежал на улицу.
Прелесть, что за день! Везде чистота, ухоженность, каждый листочек и травинка омыт и словно причесан. Ясное солнышко растеклось по голубому небосводу, как румяный блин по сковородке, пышет жаром и ароматом. Бесконечные клумбы цветов разрастаются на глазах. Народ тусуется приветливый, веселый, лица их украшены улыбками, как блистательными изящными звездами, рождающими ауру благоденствия и благодарения.
Народ между тем прибывает, и становится удивительным, что нашлось еще одно объединяющее всех дело, и отозвалось множество людей, вознамерившихся жить долго, а лучше бы вечно. Если поспрашивать старожилов, подобные столпотворения бывали крайне редко. По сему поводу местные органы печати и телерадиовещания командировали разом всех сотрудников: мастистых и начинающих, творческих и не творческих, чтобы они совокупно постарались и явили оставшемуся сонму лежебок и лентяев, хмурому и бесшабашно-веселому обществу любителей теплого и холодного пива грандиозное празднество здорового духа, тела, мыслей и желаний. Увековечить этот прорыв для грядущих поколений пером и кистью. Из веб-камер ноутбуков вылезла тьма-тьмущая инетовских писателей и поэтов с картонными наградами и электронными знаками отличия, и сразу вцепились друг в друга во всепоглощающей борьбе за рейтинг.
Дворец культуры эпохи развитого социализма в усиленном составе отправил духовой оркестр. Музыканты загодя, проникнувшись выпавшей честью и важностью события, изнурили себя репетициями и разогрели докрасна трубы: страсть желания воплотилась в ощутимый жар, опаливший пальцы и введший во вдохновенный настрой. В таком нереально зажигательном порыве музыканты вызвонили мощный автомобиль с широкой грузовой платформой, лихо прыгнули в кузов и, сотрясая лес и дол бравурными звуками, примчались и попытались пробиться в эпицентр эпохального праздника.
Народ теплыми овациями поприветствовал рьяных музыкантов, но потесниться никто не пожелал. Как же быть? Они же музыканты! Поклонники и служители древней и вечно юной Музы, чья великая тень и длань во все века облагораживает жизнь. Музыканты не иначе как представители высшего начала должны быть в почетном месте, в центре и на высоте. Находчивый дирижер с блеском вышел из скабрезной ситуации: не мешкая, взобрался на крону сосны, красноречивым жестом пригласил коллег занять места на близлежащих соснах. Оркестр проворно возвысился и комфортно расселся, подобно лихим разбойничкам из русской сказки, вспугнув вдобавок стаю любопытных галок и ворон, также прилетевших поглазеть на неординарный людской праздник. С высоты полилась бодрая веселая музыка, выдуваемая вдохновенными музыкантами из сверкающих солнцем, горящих от усердия разновеликих труб.
Толпа шумела и горячилась, торопя начало праздника. Наконец пронесся вздох облегчения: на деревянную трибуну вышел почетный гражданин города. Бьют литавры, громовое «Ура!» сотрясает округу.
Почетный гражданин города, представительный пожилой мужчина с импозантной шевелюрой седых волос, с красивым суровым лицом и неторопливыми спокойными движениями, исполненными достоинства и ответственности, поднял над головой сцепленные в рукопожатие руки и энергично потряс ими. Вероятно, таким образом он пожал всем руки и призвал публику утихомириться. Затем заговорил, как всегда неспешно и веско, с обстоятельностью мудрого человека.
Он говорил, что отрадно видеть людей здоровыми и жизнерадостными, что здоровье людей — это наш золотой резерв и наша главная сила и, может быть, наша новая национальная идея. Отметил, что культура человека в значительной мере проявляется в том, как он отдыхает. Призвал отринуть разом лень и расхлябанность, прекратить отлеживать бока в постели, просиживать часами у телевизора, у монитора и т. д. и т. п.
В противовес убийственной пассивности создано место, где в полной мере раскроется как будто бы избитый постулат «движение — это жизнь». И место это назовем трассой здоровья, у отправной точки которой мы сейчас и стоим. Давайте сделаем трассу самым многолюдным и любимым местом, где будем и заниматься новым спортом, и встречаться, и общаться! Давайте возродим, разовьем и укрепим традиции здорового образа жизни! В путь, друзья, смелей раздвинем горизонты жизни!
Вновь раздались литавры, и на общее обозрение выбежала группа молодых людей в спортивных костюмах — это энтузиасты, начинатели, первопроходцы. Возглавлял стройную колонну бегунов уже известный Юлий. Именно ему, как лучшему из лучших, выпала честь первому опробовать совершеннейшую в техническом отношении беговую дорожку. Юлий явно захотел блеснуть перед многотысячной толпой своими отточенными легкими движениями, вобравшими в себя благородную грацию древних эллинов, запечатленную во фресках храма, и рваную нервную экспрессивность современности. И Юлию удалось поразить толпу. Тысячи глаз залюбовались им, и тысячи ртов возопили: «Браво! Браво! Ура! Виват! Виват!»
Юлий был дьявольски доволен и несравненно рад. Гордая и самолюбивая мысль очаровывала и завораживала. Он бежал легче ветра, желая сказать своими движениями: «Смотрите и завидуйте! Я лучше всех! Где вам, несчастным, узреть такого супермена, как я? Шире раскрывайте глаза, запоминайте, гордитесь, что удалось увидеть. Расскажите всем, разнесите по всему свету, что узрели-таки чудо. И чудо это — я!»
Вдруг — о злой рок! — Юлий носом протаранил беговую дорожку: он споткнулся и рухнул. Бежавшие за ним друзья-соратники, также ослепленные своим величием, налетели на распростертого Юлия, ухнули оземь под изумленные возгласы взволнованной толпы, образовав потешную кучу шевелящихся, копошащихся, барахтающихся ног, голов, рук, туловищ. Раздался сложный звук гибнущих титанов: вой и скрежет, хула и проклятия, визг и стоны.
Зрители опешили и, озадаченные, хмуро взирали на случившееся безобразие, недоумевая, что самим-то делать: бежать ли на помощь, стоически ли выждать. Быть может, падение в кучу мала есть гвоздь праздника, эпатажный ход в театре абсурда?.. Однако, вряд ли. Устроителей праздника закидать бы сейчас гнилыми помидорами. Батюшки мои! Нашлись среди зрителей предусмотрительные типы с пивными животами и саквояжами гнилых овощей. Точно по команде полетел кучный боезаряд отборного гнилья в распростертых в прострации бегунов, чтобы убить остатки достоинства. Громовой хохот потряс округу.Юлий, между тем, спасаясь от позорной буро-красной метки, забурился неистово в землю подобно кроту, улепетывающему от грозной напасти. Бугорок вздыбленной земли протянулся на несколько метров. В мгновение ока пласт земли взлетел вверх и гулко ухнул комьями вниз, являя миру восставшего из плена и праха Юлия — он с бледной и торжественной улыбкой огласил округ победным кликом, от которого содрогнулись пивные животы, и земля, и воздух, всколыхнулись деревья и редкие души людей. Юлий снова доказал, что он — The Best!
Он первым освободился из оков безобразной сумятицы. Он по славной русской традиции стал неубиваемым ванькой-встанькой. Он снова проворный, гибкий, мускулистый. Он — яркий пример для других, распластавшихся на сырой земле, стонущих и грязных, безвольных и бессильных… и для глумящихся активистов пивного общества. Между тем дикая боль пронизывала ноги, словно голыми ступнями бежал по разбитому стеклу: так долго не выдержать. Второе падение уже от болевого шока будет окончательным. Что это: вечное коварство судьбы? Слепота счастья? Козни недругов? Или он где-то ошибся? Что-то не рассчитал и не учел, чем-то безосновательно пренебрег, чем-то безрассудно увлекся?..
Юлий оживился, надежда прибавила силы. Надежда, что его конфуз, его падение — не следствие загадочной роковой силы, но следствие допущенной ошибки. Раз так, ошибку отыскать, определить, в чем она состоит, уяснить причину и исправить. Юлий с феноменальной скоростью вспомнил, пропустил в воображении прожитую часть дня с первых минут пробуждения. Перебирал минуту за минутой, выискивая ту единственную и злосчастную, как червяка в спелом яблоке. Как будто все было правильно: ни к чему не придраться, некого и нечего и нечего обвинить, упрекнуть. Разве что мгновенное отвлечение за доли секунды до падения.
«Да-да, — еще больше оживился Юлий. — Точно-точно! Я взглянул налево, что-то как будто увидел — и тут же упал, рухнул кем-то или чем-то ушибленный. Что же это было? Что отвлекло?.. Был лес. Деревья стояли плотно друг к другу. Темно в лесу. Неожиданно вырывается сноп солнечного света и ослепляет. Я инстинктивно отвожу глаза. В поле зрения ненароком попадает небольшая лесная полянка: колодец в лесу, доверху наполненный солнечным светом. В плотном кольце высоких деревьев свет плескался и выливался через край. Этот необычный солнечный водопад и поразил меня. Я закрыл глаза, снова открыл и вдруг увидел в солнечном сверкании гранитное изваяние, как будто бы памятник. И вот здесь последовал удар: глаза застили радужные круги. Я продолжал бежать слепой и безумный, пока мне ровно поддали пинка сзади — и тут же позорно распластался. Что же это за неведомая поляна и странный памятник в глухом нехоженом лесу?.. Помнится, читал где-то или слышал, что в нашей округе существуют с древних времен культовые памятники: каменные глыбы, отесанные в языческие идолы, в который порою снисходит древний верховный дух, осеняя и освещая свое каменное подобие, а равно и служителей, и паству… Чушь это, скорее всего, но до поляны доберусь».
Юлий скакнул в сторону и резко повернул назад. Краешком глаза он видел, что праздный люд, было собравшийся на так и не состоявшийся праздник, с раздражением убирался восвояси, оставляя за собой помятую траву, поломанные кусты, пивные банки и бутылки, окурки, упаковку от пиццы, обертку от печенья и конфет и прочего, которого становилось больше, чем листьев на деревьях. Это производило впечатление покинутого города.
Впрочем, Юлия это не заботило, важно было отыскать поляну и убедиться, что памятник в сгустке солнца — не мираж. Он бежал на проблеск света между деревьями, и выбежал на вылизанный небесным светилом пятачок земли. С первого взгляда это была обыкновенная лесная поляна, поросшая густой высокой травой. Посредине поляны возвышался гранитный памятник внушительных размеров. Казалось странным: зачем он здесь? Для кого? Кто его соорудил?
Памятник представлял собой словно приземлившуюся и окаменевшую комету, тело ее состояло из сплоченных человеческих фигур. «Матушка родная! — ахнул Юлий. — Лица их известны каждому, когда-то жившему и живущему!» Целая когорта знаменитых людей всех времен и народов от Аристотеля, Гомера, Евклида до Эйнштейна, академиков Капицы, Королева — узнаваемые и редкие величайшие политические деятели. В этой славной упряжи самых совестливых сынов и дочерей рода человеческого однозначно различался и гордый облик Спартака, и несгибаемый Коперник, вдохновенный Пушкин, прозорливый Достоевский, бесподобная Мария Кюри, бесстрашный Александр Матросов и даже рвущийся из оков и сухожилий с оголенными нервами и брызжущей алой кровью гитарой Высоцкий. Все они словно шли в светлую даль, неведомую другим, и шли, точно по пятам друг за другом, сцепляя столетия и бережно удерживая в раскрытых ладонях то доброе, истинное, вечное, что прорастает в грешной среде, пропитанной злостью и завистью только через их плоть и кровь, через их сердца и нервы.
Они шли торжественно и просто, и путь их был вечен, вслед тянулся нескончаемый гранитный шлейф, из которого высекались новые продолжатели, последователи святого предзнаменования. Земля под ногами священных проводников высшего начала мироздания преображалась дивными цветами, необыкновенные очертания которых бросали ослепительные загадочные лучи на окружающее, и оттого ли, что этот свет сливался с солнечным светом, и рождался новый свет, завораживающий, живой и осмысленный, как воплощение изначального духа.
Юлий осматривался, прищурившись и невольно склонив голову. Вдруг его осенила мысль: здесь явно не хватает его. Почему бы ему не принять эстафету и тут? В самом деле, он — Юлий Долговидцев — разве не сможет показать примером собственной жизни, как 130–150 лет жить и сохранять бодрость в теле и ясность в мыслях?! Что сто пятьдесят лет! Гораздо и гораздо больше! И вдруг он трагически погибает. «Это будет романтическая впечатляющая концовка замечательной подвижнической жизни, — размышлял Юлий. — Смерть поразит воображение сограждан. И все поймут, что смерти нет, что смерть — случайность, несоблюдение всеохватывающей техники безопасности. Обо мне, быть может, сложат песни, поэмы, легенды. Я стану исторической личностью. Любовь сограждан будет безграничной. В моей судьбе узрят указующий перст ищущие и страждущие. Умиленные и взволнованные сограждане пустят шапку по кругу и соберут достаточно денег, на которые наймут скульптора, купят глыбу гранита. Из трех ипостасей: я, гранит и скульптор, родится впечатляющий шедевр. Я бежал и как будто бы окаменел: вдаль уходит мой жизненный путь — беговая дорожка, на ней метки: граничные столбики, на которых две цифры: одна цифра указывает преодоленный отрезок пути, вторая — соответствующий год моей жизни. Жизнь — это бег, бег — это жизнь. Неожиданно столбики обрываются, и следует композиция, воссоздающую мою архидраматическую
гибель. Моя трагическая тень будет вечно витать здесь, знаменуя великие и непреходящие ценности, служению которым была без остатка отдана жизнь… Что ж совсем неплохо. Кстати, еще один момент: здесь, в этом многоликом памятнике я замечаю: как бы ни были различны люди, гранит выказывает их некую общую объединяющую связь. Она мне не очень понятна, черт побери! Сквозит идея, идущая вразрез с краеугольным камнем человеческой мудрости, хозяйственности, практичности. То бишь, не брать, не тащить, многоумно и многохитро, в свои закрома серебро и злато, сладости и славу — но отдавать, отдавать щедро, без остатка, напрягаясь в этом желании… Такое ощущение, что окажусь лишним родимым пятном на здоровом теле. Если попробовать изменить компоновку моего памятника. Допустим, я тот же атлет, но не бегу — стою… гм! Опять что-то не то. Попробуй, остановись в толпе или строю — нагрубят сию минуту, какого хрена, дескать, пнем стоишь. Не лучше ли так: я гордо шествую со счастливой улыбкой, а впереди эти знаменитости, Эйнштейны и наполеоны, своею грудью прокладывают мне дорогу, телами своими устилают каждую рытвину, чтобы мне и иже со мной не споткнуться, не набить шишек, не мозолить в кровь ладони.
Им выпала честь и предназначение думать, как бы мне комфортнее жилось, как удобнее одеться, мягче поспать, отвязнее развлечься. Гм! Опять памятник раздваивается: на тех, которые впереди и меня — как чужеродное тело, нелюбимое дитя. Попробую с другой позиции взглянуть. У китайцев, как известно, три религии, к одной из которых они периодически обращаются в зависимости от складывающихся обстоятельств. Так вот, почему здесь одни гомеры, ньютоны, Марксы и деминги? Почему нет рабочего с молотом, крестьянина с серпом, интеллигента в очках и с логарифмической линейкой, олигарха с нефтяной трубой? Что за чудовищное прославление интеллектуального индивидуализма?…
Ужас отчаяния объял Юлия, и в этот же момент вернулась невыносимая боль, огненным буром прошла по ноге, по жилам и нервам, и вышла через темя, обагрив кровью лицо. Мысли снова обратились к ноге. Какая степень травмы? Что повреждено? Сможет ли он бегать? А если — нет?.. Это же смерть! Это начало тления, постепенное угасание и отмирание частей тела. Юлий глянул рассеянно на памятник, на первое попавшееся гранитное мужественное лицо — мороз пошел по коже: явственно он узрел усмешку с толикой жалости и презрения. Значит, вот какое начало своего нового качества: он тронулся рассудком. Однако на всякий случай Юлий посмотрел на небо — оно ясное, голубое, всмотрелся в лес — стройные разлапистые деревья, глянул на свои руки и ноги — обычные человеческие ноги и руки, не клешни и не когти. Тогда он тихонько, исподволь, перевел глаза на гранитную голову — она усмехается! Юлий лбом несколько раз стукнулся оземь, закусил губу до крови, — гранитная голова уже готова была разразиться гомерическим хохотом.
Юлий сел и уткнул лицо в колени. И так сидел долго, целую вечность, промчались годы и столетия в одном невозможном мгновении. Легкое веяние чего-то непонятного коснулось и пробудило. Юлий поднял лицо, словно как пробудился после глубочайшего сна, и осмотрелся, с натугой вспоминая, что было с ним. Неясные тени и невнятные ощущения никли и растворялись в редком просветленном спокойствии. Почему-то сразу всплыло одно конкретное воспоминание о том тяжелом инциденте, перевернувшем судьбу.
Он, недавний выпускник солидного вуза, в странном еще качестве бакалавра, прибыл по запросу в крепкий полугосударственный завод, где еще цвела, как в заповеднике, пресловутая административно-командная система. Юлия спросили, кто он таков по образованию.
— Бакалавр, — ответствовал он.
— Ни хрена себе! А че это такое? Медицинский работник, что ли? У нас вроде как техника, механизмы, гайки, шурупы…
— Нет. Я специалист по таким-то машинам.
— Что знаешь?
— Всего понемногу. Возможно, продолжу обучение. Еще два года учебы, и стану магистром.
— Е-мое, вааще каким-то средневековьем попахивает.
Будущий магистр вопреки насмешкам коллег не прибыл для того, чтобы устроить шабаш потусторонней силы в стенах заслуженного предприятия, увенчанного правительственными наградами за огромный вклад в индустриализацию страны… с молодым азартом он включился в работу и предложил администрации несколько смелых проектов. Например, один из них заключал в себе оригинальное техническое решение водородно-кислородных топливных элементов. Это то, что спасет мир от экологической катастрофы. Известно, что смесь водорода и кислорода представляет собой жуткую гремучую смесь, и следует разделить эти среды перегородкой, которая должна строго дозировать взаимодействие электродов водорода и кислорода. Перегородка и есть суть изобретения. Это новый материал, матрица, не названная еще субстанция, похожая на мокрую промокашку толщиной в десятые доли миллиметра. Эта несерьезная с виду «промокашка-перегородка» выдерживает давление в десять атмосфер и гарантирует отсутствие аварии! Для большей очевидности это давление можно представить грузом в десять килограмм, поставленным на ноготь мизинца. Проведены лабораторные испытания: все подтверждается! Но изготовить техническую документацию на новое изделие и запустить его в серию оказалось делом совершенно неподъемным. Чтобы реализовать новшество потребовалось создать ряд распорядительных, проектных документов, локальных нормативных актов, — все это потом должно согласовываться с рядом придирчивых вышестоящих инстанций, где, прежде чем поставить визу, предлагают выполнить невыполнимые требования.
Даже если я побелею и почернею, сменю пол и национальность в угоду этим требованиям — заполучу желанные визы, то попаду в новый виток злоключений: согласованное и утвержденное техзадание должно пройти экспертизу в независимой организации. Пусть, смогу и там соблюсти все строжайшие требования замысловатых федеральных законов. А потом мне просто не дадут денег на это новшество, не дадут те, которые согласовывали и утверждали, так нудно и кропотливо вчитываясь, вникая, соглашаясь. Подлинный театр абсурда! Мой запал кончился, я хожу теперь, как винтик, как шестеренка в отлаженном крючкотворами механизме, как сверчок, который знает свой шесток. Тогда спасло юношеское увлечение легкой атлетикой, из которого вычленил бег и отдался ему с нерастраченным жаром души. А что, если сегодняшнее падение снова поставит точку и в этом?
В эти мгновения у памятника его давняя идея о новой конструкции водородно-кислородных топливных элементов оживила мысли. Он явственно увидел с закрытыми глазами свои прежние расчеты, формулы, обоснования. Тот год, заполненный радостным творчеством, был самый светлый. Теперь редко возвращалась та легкость и свобода. Именно в эти минуты он почувствовал веяние тех счастливых дней. Экологический двигатель актуален теперь еще более. А те технологические новшества, что разработал Юлий, смогут сделать двигатель лидером на рынке продаж, особенно в аспекте ужесточения экологического законодательства. Юлий встал и пошел, не чувствуя боли.
Предстал в новом свете изначальный постулат, что смерть — результат неустроенности человеческой жизни, сопряженной с постоянной блуждающей ошибкой. Эта ошибка рождает грех, рождает мирскую злобу, что преждевременно обрывает жизнь. Сгинет ли когда-нибудь в черное небытие последний грешник, унося с собой первопричину творящегося веками безумия, отступничества от истинного предназначения?