Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
– Что? – поразился Тимант. – Но мы едва только начали изучать «у».
Деркил посмотрел на него с изумлением, потом мягко сказал:
– Ты забываешь, из какого рода его мать.
Тимант прикусил язык и пожелал всем доброй ночи. Навкл заерзал, ему тоже хотелось лечь. Музыкант и атлет попрощались и неторопливо отправились к себе через парк.
– Бесполезно говорить с Леонидом, – сказал Деркил. – Но я сомневаюсь, что мальчик получает достаточно еды.
– Ты, должно быть, шутишь.
– Это все режим тупоголового старого осла Леонида, – продолжал Деркил. – Я каждый месяц измеряю рост мальчика, он растет недостаточно быстро. Конечно, не скажешь, что он истощен, но он расходует много сил и вполне мог бы съедать еще столько же. Его ум быстро развивается, и тело должно поспевать за ним, мальчишке это нужно. Ты знаешь, что он может попасть дротиком в цель на бегу?
– Ты позволяешь ему упражняться с заточенным оружием? – изумился Эпикрат. – В его возрасте?
– Взрослые могли бы поучиться у него аккуратности. С оружием под рукой ему спокойнее. Хотел бы я знать, что его так ожесточает?
Эпикрат оглянулся. Они были на открытом пространстве, никого поблизости.
– Его мать нажила себе довольно много врагов, – сказал Эпикрат. – Она чужеземка из Эпира, здесь ее считают колдуньей. До тебя никогда не доходили слухи о его рождении?
– Кое-что припоминаю. Но кто осмелился бы заикнуться об этом ему?
– Мне кажется, мальчик считает, что на него наложено бремя испытаний… Он наслаждается музыкой, находя в ней успокоение. Я немного изучал этот вид искусства.
– Мне нужно снова поговорить с Леонидом о его питании, – нахмурился Деркил. – В прошлый раз я сказал, что в Спарте мальчишек кормят скудно и раз в день, но они добывают остальное сами. Иногда я сам его подкармливаю, не проговорись об этом. Я поступал так и в Аргосе, подкармливал самого славного парня из бедного дома… Эти сказки о его матери – ты им веришь?
– Нет, и не без основания. У него способности Филиппа, хоть сын и не похож на него лицом и душой. Нет-нет, я не верю… – сказал Эпикрат. – Тебе известна эта старая песня об Орфее, как он играл на своей лире на горном склоне и заметил, что по пятам крадется заслушавшийся лев? Я не Орфей, я знаю, но иногда вижу глаза льва. Куда он пошел потом, наслушавшись музыки, что с ним сталось? В песне об этом ни слова.
– Сегодня, – сказал Тимант, – ты занимался прилежнее. К следующему уроку выучи наизусть восемь строк. Вот они. Перепиши их на воск, на правую сторону диптиха. На левую выпишешь архаические словоформы. Будь внимателен, я спрошу их первыми.
Тимант передал Александру дощечку и забрал свиток. Негнущиеся руки учителя с проступающими венами дрожали, когда он прятал свое сокровище в кожаный футляр.
– Это все. Можешь идти.
– Вы не могли бы одолжить мне книгу?
Тимант поднял глаза, изумленный и оскорбленный.
– Книгу? Разумеется, нет, это очень ценный список, вычитанный и исправленный. Что ты станешь делать с книгой?
– Я хочу посмотреть, что случится дальше. Я буду хранить ее в моем ларце и мыть руки каждый раз перед тем, как ее взять.
– Всем нам, без сомнения, хотелось бы начать бегать до того, как сможем ходить. Выучи этот отрывок и обрати особое внимание на ионические формы. Твой акцент все еще слишком отдает дорийским. Это, Александр, не развлечение за ужином. Это Гомер. Овладей его языком, тогда можешь завести речь о чтении. – Тимант завязал шнурки футляра.
Это были строки, в которых мстительный Аполлон спускается с Олимпа и стрелы бряцают в колчане у него за спиной. Прорабатывая текст в классной, мальчик заучивал его по частям, точно какую-то опись, составляемую рабами на кухне. И только когда он оставался один, куски соединялись в целое: величественную картину кромешного мрака, наполненного звоном и прорезаемого светом погребальных огней. Александр знал Олимп. Он воображал черный свет затмения, всепоглощающую тьму, и окружал ее тусклым ободом огня, таким, какой, по рассказам, был у спрятанного солнца, способного ослеплять людей. «Он шествовал, ночи подобный» [26] .
26
Гомер. Илиада. Песнь 1, ст. 47. (Здесь и далее перевод Н. И. Гнедича.)
Александр гулял в роще над Пеллой, слыша низкое дрожащее пение тетивы лука, свист стрел, и перелагал стихи на македонский. На следующий день это обнаружилось в его ответе, когда он рассказывал урок. Тимант выговорил ему за леность, невнимание и недостаток интереса к работе и сразу же усадил переписывать отрывок двадцать раз… с ошибками, которые умножались и умножались.
Александр уткнулся в свою восковую дощечку, видение поблекло и рассеялось. Грамматик, которого что-то побудило поднять голову, встретился с взглядом серых глаз, изучающих его холодно, отстраненно, пристально.
– Не отвлекайся, Александр. О чем ты думаешь?
– Ни о чем.
Александр снова согнулся, со стилем в руке. Снова и снова обдумывал он способы убить Тиманта. По-видимому, это невозможно. Было бы бесчестно просить об этом друзей. Они подверглись бы наказанию и терзались бы позором, подняв руку на старика. И сколько беспокойства для матери…
На следующий день Александр исчез. Уже вечером, после того как на поиски выслали охотников с собаками, его привез на своем тощем старом осле дровосек – мальчик был весь в черных синяках, кровоточащих ссадинах, полученных при падении с каких-то утесов, и с распухшей ногой, на которую он не мог ступить. Мальчишка пытался, сказал дровосек, ползти на четвереньках; ночью в лесу полно волков, и это не лучшее место для молодого господина.
Александр открыл рот только для того, чтобы поблагодарить дровосека. Он потребовал, чтобы этого человека накормили и дали нового осла, обещанного сыном царя по дороге. Распорядившись таким образом, он замолчал. Лекарь насилу мог добиться «да» и «нет» на свои вопросы; да еще мальчик морщился, когда трогали ногу. Наложили компресс и лубок. Мать подошла к его постели. Александр отвернулся.
Олимпиада подавила досаду: не на ребенка должна она сердиться. Царица принесла ужин и лакомства, запрещенные Леонидом. Она прижала мальчика к груди и поила его сладким подогретым вином с пряностями. Когда Александр, как умел, рассказал матери о всех своих бедах, она поцеловала его, покрепче закутала и отправилась на поиски Леонида. Со все возрастающим гневом.
Дворец содрогался от бури, подобной битве богов над троянской равниной. Но хитроумное оружие, надежно служившее Олимпиаде в сражениях с Филиппом, здесь не принесло победы. Леонид был вежлив, аттически вежлив. Он согласился уехать и предложил объяснить отцу мальчика, по какой причине. Когда Олимпиада вышла из его покоев – она была слишком раздражена, чтобы послать за ним и дожидаться его прихода у себя, – все, кто попадался ей на пути, прятались; но на самом деле царица просто плакала.
Дожидавшийся ее старый Лисимах, мимо которого Олимпиада пронеслась, ничего не замечая, поздоровался с царицей. Не с большим трепетом, как если бы она была женой крестьянина в его родной Акарнании, он спросил: