Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

Рено Мэри

Той ночью мы не пошли дальше – из-за усталости; кроме того, надо было схоронить мертвых. Если смерть настигает человека в Гедросии, то лучше уж умереть рядом с водою.

Хоть сам я в ту пору был молод и мускулы танцовщика хорошо служили мне, я все равно чувствовал, как ночь от ночи убывают силы. Счет времени я потерял уже давно, думая только о том, чтобы в очередной раз поставить одну ногу впереди другой; рот был полон пыли, поднятой идущими вокруг. Ночь наступала как раз в тот момент, когда более всего на свете мне хотелось лечь и остаться лежать навечно. Потом я вспоминал, что со мною целебное масло, которое немного помогало царю, и что, если я упаду, утром меня,

беззащитного, найдет свирепое солнце. Поэтому я заставлял себя вставать и идти дальше, разрываясь между любовью и страхом.

Переходы становились все длиннее, ибо наш шаг понемногу замедлялся. Александр продолжал вести нас всю ночь и в раскаленной печи начавшегося утра. Ложась, он редко говорил что-то; меж нами поселилось глубокое понимание, и ему не было нужды тратить дыхание на слова. Иногда мне приходилось заставлять его раздеться и умыться, прежде чем лечь спать; он бранил меня, на что я с гневом огрызался, словно сварливая нянька, препирающаяся с ребенком; наши споры не значили ровным счетом ничего, разве что давали Александру отдых после многочасовой необходимости носить маску спокойствия. Отдохнув, он всегда благодарил меня.

По уверениям людей, которых мы высылали вперед, середину пути мы давным-давно миновали. Недавно Александр послал небольшой отряд на верблюдах – найти первые признаки зелени и какой ни на есть провиант. Больше мы о них не слыхали. Все шло своим чередом, и каждый переход становился все длиннее, глубже и глубже врезаясь в дневной жар, прежде чем мы достигали воды. Однажды мы так долго не могли найти ее, что Александр приказал остановиться прямо на солнце – с тем, чтобы отставшие смогли дотащиться до остальных и не сгинуть в пустыне. Мы разбили лагерь у старого речного русла, давно пересохшего. В колодце, у которого мы останавливались прошлой ночью, воды было так мало, что ее попросту не осталось про запас. Царь сидел на горячем булыжнике в сплетенной из соломы шляпе, защищавшей его от губительных лучей. Птолемей стоял рядом и, как мне показалось, спрашивал его о самочувствии, ибо царь выглядел ужасно: высохший, с заострившимися чертами, он истекал потом. Даже издалека я видел, как тяжело вздымается его грудь.

Кто-то спросил: «Где царь?» – и я махнул рукой в его сторону. Мимо прошел македонец, сопровождаемый двумя фракийцами, один из которых прижимал к себе перевернутый воинский шлем. В нем плескалась вода – не много, всего несколько глотков. Должно быть, они нацедили ее в какой-нибудь трещине в сухом русле, спрятавшись за камнями от остальных. Благословенны будь боги, подумалось мне. Я изнемогал от жажды, но не настолько, чтобы не желать увидеть, как выпьет воды Александр.

Покрытые татуировками фракийцы шли рядом, обнаженными мечами защищая сокровище. У царя не было более преданных воинов, хотя они выглядели настоящими варварами, со своими неряшливыми рыжими шевелюрами. Александру пришлось отучить их приносить отрубленные головы врагов в уповании на ответную щедрость царя, но они даже не прикоснулись к воде. Поднявши свое оружие, они подбежали к Александру; первый встал на колени и с широкой улыбкой на запыленном, покрытом синими потеками лице протянул шлем.

Александр принял его. Несколько мгновений он смотрел внутрь, опустив голову. Не думаю, чтобы многих из нас колола в тот миг зависть, сколь бы мы ни были иссушены сами. Воины прекрасно видели состояние Александра.

Потянувшись вперед, царь положил ладонь на плечо фракийцу и, сказав ему несколько слов на их языке, покачал головой. Потом он встал и, подняв шлем, выплеснул из него воду, как это делают греки, совершая ритуал возлияния пред своими богами.

Колонну

охватило глухое гудение, в то время как рассказ передавался от воина к воину. Что до меня, сидевшего на камне прямо посреди пустого русла, то я просто плакал, закрыв лицо руками. Наверное, люди решили, что я плачу из-за бессмысленной траты воды… Минуту спустя я обнаружил слезы на своих ладонях и слизал их все, высунув распухший, сухой язык.

Мы более не разбивали лагерь у воды, когда порою достигали ее. Жажда была чересчур велика; люди резвились бы прямо в потоке и замутили бы его или же лопнули, не в состоянии остановиться. В то утро мы разбили шатры в стороне от сухого русла. Я уложил Александра на кровать, чтобы обтереть его губкой. На лице царя застыла радостная улыбка – так смеются черепа над земными страданиями.

– Аль-Скандер, – сказал я, – человека, подобного тебе, еще не знали люди.

– О, это было необходимо, – отозвался царь, улыбаясь.

Он сделал бы то же, даже если бы ему грозила смерть. Эта цена не была для него чересчур велика.

– Ты нуждался в воде не меньше моего, – добавил Александр. – Сегодня ты выглядишь уставшим.

Возможно, он видел больше, чем я знал сам. Несколько ночей спустя, в предрассветном часу, я думал только об одном: «Идти дальше не могу». Эта мысль звучала настолько ясно, преследуя меня, словно кто-то повторял мне это вслух, снова и снова.

На рассвете песок какое-то время еще сохранял немного ночной прохлады. Я набрел на сухой куст, который прикрыл бы мне голову, когда поднимется солнце. Не спрашивайте, отчего я оттягивал собственную смерть; кажется, это заложено в человеческой природе. Так хорошо вдосталь отдохнуть… Я смотрел, как мимо медленно тащится наша длинная колонна. Я не окликал их, как делали прочие. Лишь одно я мог бы сказать этим людям: «Простите меня».

Я лежал, наслаждаясь праздностью, пока восток не воспылал тусклым, мерцающим свечением. К тому времени я почувствовал себя лучше и принялся думать: что я здесь делаю? Не сошел ли я с ума? Надо было идти.

Поднявшись, я отыскал след колонны. Какое-то время я чувствовал себя почти свежим и был вполне уверен, что сумею догнать остальных. Перевернув флягу, я постучал по донышку на случай, ежели там осталась хотя бы капля, уже зная, что выпил все досуха еще вчера. Песок был тяжел и глубок. Он вонял людьми и лошадьми; яростно гудели мухи, взлетевшие с него, чтобы пить мой пот. С гребня очередной дюны я увидел облако пыли, рассеивающееся далеко впереди. Солнце поднималось все выше. Силы оставили меня.

Там был обломок скалы – пропеченная красная глина, изъеденная непогодой. Солнце еще не успело дойти до зенита, и обломок отбрасывал крошечную тень. Все мое тело горело сухим огнем, ноги изменили мне… Я вполз туда и замер, пряча в песке лицо. «Вот она, твоя могила, – думал я, – ты предал Александра. Ты заслужил свою смерть».

Вокруг царила тишина. Тень от скалы над моей головой таяла, но еще не исчезла, когда я услышал хриплое дыхание коня и подумал: «Первым является безумие». Голос звал меня по имени: «Багоас!»

Я повернул голову. Рядом стоял Гефестион, глядящий вниз, на меня. Его осунувшееся лицо было совершенно белым от пыли, и вообще он весьма походил на мертвеца. Я спросил:

– Почему ты пришел за моей душою? Я не убивал тебя.

При каркающем звуке моего голоса Гефестион опустился на колени и протянул мне воду:

– Только чуть-чуть. Не все сразу.

– Твоя вода, – прошептал я, охваченный стыдом.

– Нет, я из лагеря, – терпеливо отвечал он мне. – Там ее полно. Вставай, мы не можем сидеть тут весь день.