Небесные верблюжата. Избранное

Гуро Елена Генриховна

Я мечтаю: если бы в такой точно вечер подошел к моей калитке несуразный прохожий, и сразу без мучений прочла я в добрых глазах, что ему здесь хорошо. Больше ничего. Думаю, вперед я найду самые разные способы приласкать одиноких. Узнаю, где-нибудь живет человек с нежным весенним лбом, и пошлю ему шарф нежной шерсти сиреневыми полосками или белый ягнячий — и буду радоваться, что мой нежный шарф ему ласкает шею.

Так водянистый ветер дышал несбыточным весенним, и нетерпеливой становилась душа.

* * *

Меж

кочек пробираются нежные нити созвездий. Созвездия тонких слабых белых звездочек. Они радуют. Холодно. Ветрено.

Возвращаются, разговаривая о подвигах, о жизни. Белые созвездия служат кому-то путеводной нитью.

Сарайчик обратил навстречу озаренью большой северный лоб. Так он будет высоко настроенно смотреть во всю белую ночь. С черемух белая молочная молодость разливается в воздухе, — льется к человеку. Душа притягивается, выходит из границ навстречу…

Детская болтовня

— Няня, а если кошечка женится, у нее будут дети?

— Ну, да.

— Вырастут дети, а кошечка?

— Состарится.

— Няня, кошечка умрет? Как жаль!

— Кошечка-то умрет, душа-то останется.

— А если кошечка была святая? Будет кошечка ангел?

— Венчик будет за ушками, ясненький венчик.

Полетит, как птичка!

Киса летучая —

Птички-то испугаются, — а она их не тронет. —

Ей уж не надо!

— Няня, а бывает у кошечек душа?

— А заснешь ли ты, подлая!

Постой, я тебя! —

* * *

У меня есть кусочки медового солнца.

Солнце было желтое, — и камушек застыл желтый. Солнце было розовое, — и камушек застыл розовый. Солнце было медовое и застыл твердый медовый персик.

Светятся медовые камушки. Теплеют прозрачные края, а сверху они подернуты нежным розовым инеем.

В голубой лепешечке звездятся серебряные звездочки.

* * *

Я хочу изобразить голову белого гриба умной и чистой, какой она вышла из земли, захватив с собою часть планетной силы. Стены и крышу финской виллы, какой они выглянули из лесной горы, омытые удаленностью на высоте к облакам.

Облако над горой, каким оно стало, переплыв светлую небесную сферу.

Лбы зверей, освещенные белою звездочкой, как их создало живое Добро дыхания.

И моего сына, с тех пор, как он стал похож на иву длинным согнутым станом, а поникшей мило прядкой волос на лбу — на березу, а светлыми глазами — на молодую лиственницу, вонзившуюся вершиной в небо.

Только он еще добрее ивы: на нем вместо коры нежность — и светлее лиственницы. Он смеется над собой. Его прикосновенье благословляет вещи.

Слова любви и тепла

У кота от лени и тепла разошлись ушки.

Разъехались бархатные ушки.

А кот раски-ис…

На болоте качались беловатики,

Жил-был

Ботик — животик

Воркотик

Дуратик

Котик пушатик,

Пушончик,

Беловатик,

Кошуратик —

Потасик…

* * *

А теплыми словами потому касаюсь жизни, что как же иначе касаться раненого? Мне кажется, всем существам так холодно, так холодно.

Видите ли, у меня нет детей, — вот, может, почему я так нестерпимо люблю все живое.

Мне иногда кажется, что я мать всему.

* * *

Уезжай далеко, далеко, мой родной, родной.

Я тебя истерзала, я у тебя отняла твою кроткую грациозную жизнь. Не прощай мне…

Корабли, корабли, корабли далеко, родной мой!

Она, умирая, говорила — ты вернешься! Лучше уходи навсегда к маленькой невинной башне в синем далеко, за голубые края.

Ах, ты вернешься!

Я хочу, чтоб он меня любил больше своей жизни, ласку мою — больше солнца.

Я хочу, чтоб душа его разрывалась от нежности.

Но я также хочу, чтобы на мою ласку он мне ответил со сдержанностью детского превосходства:

«Мне некогда, мамочка, через полчаса уходит мой поезд». И прыгнул бы в бричку.

Мне некогда, отплыли мои корабли далечко, сказал молодой викинг своей невесте — и уже машут чайки вслед моим кораблям.

И он, не поцеловав ее, умчался. А в лесу выпал меж тем миндальный снег толокнянки, и лес был, как в венчальном уборе.

Я хочу, чтоб он часто забывал здороваться и прощаться.

Я лежу в постели, я больна, я жду его с нетерпением — чтобы он посидел около меня немного.

Долго ли я проживу? Я слабею быстро.

«Мама, представь себе, — я уезжаю на Шпицберген, мне кажется, я там напишу лучше мою поэму, чем на наших кротких озерах!»

«Уезжай! Если я умру раньше, чем ты вернешься, сумасшедший, напиши в этой смелой поэме про свою мать — свою мать!»

Таким я себе мечтаю его.

Сегодня были священные рощи над белыми песками, выросшие для молчания. Поднявшие тяжелые ветви в неподвижном воздухе.

Люди, как звезды, шли, сияя проникновеньем. Жалели кристальное. Полнозвучны были минуты, — ни одна не уходила даром.

Меж сном и не сном

Я стояла в светлом песчаном перелеске, свесив голову к плечу, и чувствовала себя лошаденкой с отметенною ветром челкой и смирным, словно пришлепнутым, хвостом, и глядела сквозь серебро волос, сиявших на глаза. И потому, что на Иван-чаях высоких рассыпался пух стеклянный семян и золотели во мху иглы уже линявших сосен, — это так для меня соединилось, что я слышала воскресение душ и сияющую пристань найденной наконец радости и глубокий, медовый сон молодости еще небывалых творений и возможного.