Но давно уже никто не шел. Заросшей площадкой была оборвана струна, и в дорожке что-то запустело, и некуда было ей вести. И над радостью встреч прошли года, и стоял над всем в пустом небе запрещающий Знак.
Когда мы оглянулись, уходя, выше балкона и крыш летела сухощавой вершиной чахлая сосна, где-то высоко над всем качалась в пустом белом небе. В этом был тайный призрак суровых протекших бурь. Чьи-то сжатые губы чудились нам, когда вспоминался дикий гранит внизу дома.
А в стороне, в круглой ротонде, пировали еще раздвинутые скамьи. Послышался юный застольный гул, и арки павильона звучали заздравным смехом.
Внизу павильон заглох высокой крапивой. Она зашуршала, когда обходили кругом.
Щебет весенних
«Не правда ли, у нас потолок из золота?» — сказала сестра, когда мы, все три, действительно настоящие, развалились навзничь на кушетке и на кровати. В квадрате затененной дачной комнаты а-а-ах — широко! и пол изрисован портретами властительных Кэтзваанаи Кэтэвааны.
Минуту дерутся. — «Я тебе дам властительных Кэтзваанаи Кэтэваану!!!» У вас потолок из рыжеватого золотого меду, господа, и также липок в нем и воск. Лежали и радовались: две сестры и «та», найденная, наше сокровище. На ней была белая кисейная рубашка с черными бретельками, они мне казались не то норвежскими, не то шварцвальдскими. Хвойные ветви опушили и зеленили окна и двери. Снег порывался бросать белых мух в открытую дверку. И ее косы жили на ее груди наивно тонки — завязаны красными шнурочками и красная оторочка у открытого горла.
— И смотри, какие искры на соснах! Жаль, вчера еще лучше было!
«Но я точно вчера уже здесь! Я тебе привезла ленточку зеленого бисера с белыми маргаритками».
Косы молоденькие, тоненькие, некрасивые.
Ты — пушковатый скромный луч мой — Олли! Когда ты выскользнула на балкончик, видна стала на рыжей двери, и смотрела в изумруд ветвей. У тебя туберкулез и ты хрупко светишься. Твои слова рождают мир, и вот, в твоем углу комнаты, на стене, приколот вырезанный из газеты портретик незнакомого датского поэта. И коснулись жизни за тысячу верст. Черные складки вдоль щек сковали замкнутое лицо. Банг!.. Он не знает законов Духа — над этой головой виснет неизбежность, и любовь его — убийство!
Но если бы мы ворвались к нему!?
— Послушайте нас скорее! Зачем любить тяжело и кровью? Мы летаем в эфире! У нас есть дверь в солнце! И соснового изумруда целые глубины!
Мы носимся в эфире, Банг! Вы — повесившийся на черной мысли!
«Мне дадут еще молока? Я так слаба, — выздоравливаю и так люблю себя! Не надо быть одиноким — торопитесь! А мы, если и умрем, то вполне веря в бессмертие тела и открытые пространства! И наша смерть только ошибка, неудача неумелых — потому что наследники инерции».
У тебя кисейная хрупкая рубаха, у тебя шнурочек из зеленого бисера вокруг горла, и кого так любят, тот…
На ручей побежали — суровый и бешеный, и в мокрых хлопьях, и в вихре просырели… Сумасбродство же, Ей-Богу!
Стихли под весенним солнцем доски,движение красным воскликом мчалось.Бирко-Север стал кирпичный, — берег не наш!Ты еще надеешься исправиться, заплетаешь косу,а во мне солнечная буря!Трамвай, самовар, семафор,Норд-Вест во мне!Веселая буря, не победишь,не победишь меня!..Под трамом дрожат мостки.В Курляндии пивной заводи девушка с черными косами.
Шалопай
Финские мелодии
Ах, деньки, деньки маются!Кто их по ветру раскидал? — Полоумный!Да никто, никто умныймои денечки не подобрал. И не подберет, и не принесет к моей маме.Мама, мама, мамочка, не сердись,я на днях денечки-то подберу,я на море светлое за ними побегу.И я морю скажу, — отдай — Я веселый! Я их маме обещал моей суровой.Моя мама строгая, — точь в точья, как день — она как ночь!— Подойди, подойди близенечко,мой сынок,проваландался
маленько-маленечко,мой денек, мой денек.Подошел, приласкался нежненечкона часок, на часок.У меня сердечко екнуло,мой сынок, мой сынок.У меня из рук плетка выпала,он смеется — дружок:проленился я маленько. Да, маленько-маленечко,мой денек.
Из сладостных
Миниатюры
Венок весенних розЛежит на розовом озере.Венок призрачных гор За озером.Шлейфом задела фиалкиБелоснежность жемчужнаяЛилового бархата на лугу Зелени майской.О мой достославный рыцарь!Надеюсь, победой иль кровьюПочтите имя дамы!С коня вороного спрыгнул,Склонился, пока повяжетНежный узор «Эдита»Бисером или шелком.След пыльной подошвыНа конце покрывала.Колючей шпорой ейРазорвано платье.Господин супруг Ваш едет,Я вижу, реют перья над шлемомИ лают псы на сворах.Прощайте, дама!В час турнира сверкают ложи.Лес копий истомленный,Точно лес мачт победных.Штандарты пляшут в лазуриПестрой улыбкой.Все глаза устремились вперед,Чья-то ручка в волненииМашет платочком.Помчались единороги в попонах большеглазых,Опущены забрала, лязгнули копья с визгом,С арены пылью красной закрылись ложи.
«Нора, моя Белоснежка…»
Строгая злая Королева распускает вороньи волосы и поет:
«Ты мне, зеркальце, скажи
Да всю правду доложи,
Кто меня здесь милее…»
Нора, моя Белоснежка,Нора, мой снежный цветик,Мой облачный барашек.Ох ты, снежная королева,Облачное руно,Нежное перышко,Ты, горный эдельвейс,Нора, моя мерцающая волна,Нора, мой сладко мерцающий сон!..Ах, строгая Королева, не казни меня,Не присуждай меня к смерти!Мое снежное облако,Моя снежная сказка,Эдельвейс с горыМного милее тебя!
Моему брату
Помолись за меня — ты,Тебе открыто небо.Ты любил маленьких птичекИ умер, замученный людьми.Помолись обо мне, тебе позволено,чтоб меня простили.Ты в своей жизни не виновен в том —в чем виновна я.Ты можешь спасти меня.Помолись обо мне. Как рано мне приходится не спать, оттого, что я печалюсь.Также я думаю о тех,кто на свете в чудаках,кто за это в обиде у людей,позасунуты в уголках — озябшие без ласки,плетут неумелую жизнь, будто бредутдлинной дорогой без тепла.Загляделись в чужие цветники,где насаженырозовенькие и лиловенькие цветыдля своих, для домашних.А все же их дорога ведет —идут, куда глаза глядят,я же — и этого не смогла.Я смертной чертой окружена.И не знаю, кто меня обвел.Я только слабею и зябну здесь. Как рано мне приходится не спать, оттого, что я печалюсь.