Небесные верблюжата. Избранное

Гуро Елена Генриховна

Щемяще светлые капли лежали на зеленом лоне. И подумал он — Боже, что я могу, твое дитя. Или это говорит душа земли?!

Птичка раскрыла крылья и сверкнула.

И сказал Бог:

И до боли и до раскаяния и до страдания (вероятно к поучению. Мика).

Светлые родные души сверкали на предосенних хвоях (и травах).

Вчера шумели дожди и буря.

И он сорвал грязноватый цветик тысячелистника, в нем был запах горечи.

Бор

Лес весь сквозной сияет. Проходит где-то время. Солнце обтекает каждый ствол. От сияния бесчисленных былинок лес наводнен особым веществом,

как водой. Это подводный мир. Где-то далеко идет время… Потом тонкая веточка черники или вереска, особенно — повернулась и необыкновенно светится… Потом от этого становится волшебно. И сияние. Времени, собственно, нет.

Заметила, что в бору крошечное растение, с жесткими, как крылья зеленого жука, листочки брусники; живет у подножия великанских колонн, и ей здесь родное — место.

На твоей голове, если она светловолосая или седая, тоже — сейчас сияет свет. И потом, если смотреть со стороны — и в темени ощущение теплого благословения. Потом покажется что-то давнее-давнее, но что, не знаешь сама.

Потом видишь, что простой колокольчик на кривой ножке изогнулся и смотрит на тебя.

И темная трещина в коре березы, под которой стоит бледно-синий колокольчик, тоже смотрит на тебя.

Потом ты где-то в своем существе становишься частью колокольчиком, а он немного тобой.

Теперь уже не придет в голову сорвать его или так себе, наступить на него.

Потом ты завязал с одним отношения — отзываются другие существа. Теперь на тебя от всюду смотрят острые хвостики, верхушечки мха, листики, сухие тонкие палочки, пятна на стволах.

Потом не хочется уходить из леса.

Дома после обеда сон самый летний, сквозь солнце. И приснилось — сыроежка, хорошая, желтая, свежая сыроежка во мху.

«Сегамилья страна края и склона неба…»

Сегамилья страна края и склона неба.

Сегамилья страна воздуха, небаплывущих вершин, венчанных коронованных верхушек. И думается в ней о высоких ясных бровях и светлых лбах. Но в ней бушует беспутный ветер и круговая дорога, лес оставляет в ямах битые пивные бутылки (полны неба и смелости, покачнулись и плывут — приноровились плыть вместе с облаками. Над водой без края).

Травы стали длинные, спутанные, перемешанные с водой.

* * *

Сегамилья.

Одна за другими полосы леса.

Под волною вершин кое-где краснеют натянутые струны решетки стволов. Лиловые тени туч. Пурпур стволов. Всклоченность неба и хвойная пустота (слово ясный?) чувство свода. Небо. Сага. Чувство плавания и благословения — все это в Сегамилье.

Сегамильский забор

Наш Сегамильский забор на горе. Дощатый, чистый, совсем серебряный от постоянного морского ветра и от его мировой собственной, почти небесной междупланетности.

Мимо идут, идут — никто на него не смотрит, не пачкает его взглядами, и кто станет, в самом деле, на забор (нрзб.) обыденным вниманием. К нему прислонилась молодая осинка (самое) воздушное дерево и плещет листьями. Видно море и твердь с облаками.

За светлым забором уже другой мир, другой значительный смысл темной липы и сада.

«Еще есть очень важная для нас, будто забытая, страна…»

Еще есть очень важная для нас, будто забытая, страна: души тех, кого мы обидели (те, кого мы обидели).

Как это всегда исключительно

больно выходит.

Двое сидят на холме и смотрят. Ветви осенили их дружбу. Внизу вечер. Греет оранжевый песок горячей лаской. В небосклоне молочная туманность, оттуда выплывает белая ночь и ляжет на дюны.

Возможно, что в деревья вселяются духи гораздо более высокие, чем души людей. Чтобы создать эту громадную молитву гигантов к небу.

Поет. Финляндский домик. Он всю жизнь широко смотрит в зеленую глубь хвои.

У этого домика лесные мысли.

«Чашки мне китайской синьки…»

Чашки мне китайской синьки, кофейник друзей и ананас радости. Рай любви и таланта.

Все поделено дружно и всего по два в раю для двоих. И больше ничего стало не надо.

Остановись мгновение — прекрасно ты.

Лесная вечерня

Раскрылась заря вечерняя и рассеялась в прозрачности. Многострунные юные осинки в ясности. Хором воздвигается лес. И чуткие уши устремив к молчанию, он сидит под зарею, зверок завороженный. Со зрачками, открытыми лесной глубине. Может быть, он молится в тайном вдохновении, очарованный кот в озарении души. Посвященный можжевельник греческим светильником стоит на опушке. Делает знак тишины. И я жду. Весенние струнные осинки. К лесной Вечерне иду кругом, по долинке. Обхожу; чтоб молитву кота не прервать — причастие… Но вот он вспрыгнул, превратясь в прыжок, и в танце священном принял участие. В танце горели поденки и ночной мотылек.

Северная тишина

Темны изгибы сосен!.. Небесам молочным будто спится. В темной раме веток озеро Синеет. И беззвучно к берегу струится. И нету отраженья. Мягким сосны зашумели шумом, Тишина все звуки поглощает, Все одна и та же птичка напевает Все одно и то же — вторит думам.

«Там песком донесся заглушённый…»

Там песком донесся заглушённый Разговор раздался обыденный И все кругом безмолвно.