Да, велика и непреоборимаТвоя тоска, когда проходишь тыПо улицам возлюбленного Рима,По городу великой немоты,И вновь скорбишь по тем садам Саллюста,Где ты свои досуги проводил,Весь уходя в священное искусство,В глухие волхвования Сивилл.Но не вотще ль под этой маской новойРыдаешь ты над городом своим?Не воскресить мятежного былого:Тот кесарь мертв, и умер грозный Рим.
«Что будет с миром! Что за жуть в лазури!..»
Что
будет с миром! Что за жуть в лазури!Смертельный гнев в улыбке солнца скрыт.Так Борджиа, глаза свои сощурив,На жертву оробевшую глядит.Так не спеша, рукою вероломнойВливая в чашу флорентийский яд,Он на синьору устремляет томный,Почти влюбленный, благосклонный взгляд.Зачем же солнце так заулыбалосьСквозь поредевших кленов бахрому?Как этот гнев сиятельный пойму?..Что будет с миром! Где любовь и жалость!
Из Ницше
Стремят полетВороны к городу, крича.Метель идет.Блажен имеющий очаг.Зачем же вспятьВзираешь ты в тоске немой?Зачем блуждать,Глупец, задумал ты зимой?Пустыня мир,Безлюдная пустыня вод,И тот, кто сир,Кто стынет, тот в пути не ждет.И ты к своимСкитаньям злым приговорен,Взгляни на дым:Холодной выси ищет он.Метели песньПрокаркай, ворон, мне с высот!Заройся весь,Глупец злосчастный, в снег и лед!Стремят полетВороны к городу, крича.Метель идет.Беда утратившим очаг…
«…А когда рассвет разгладил хляби…»
…А когда рассвет разгладил хлябиУтюгом до боли раскаленным,Свежий бриз взъерошил море рябью,И пропал Кронштадт за небосклоном.И, забыв о выглаженных волнах,Улыбнулись хмурые чухонцы,И за дальним лесом, как подсолнух,Расцвело торжественное солнце.Вот когда я вспомнил о матросе,Что лежит под соснами простертый,Вот когда, весло угрюмо бросив,Велел за мной шагнул и недруг мертвый.И с тех пор за мною всюду ездитНеотвязный спутник молчаливыйИ грозит мне ужасом возмездий,Как в ту ночь у бурного залива.
«Рыдай, душа! То было лучшим годом…»
Рыдай, душа! То было лучшим годомВесны твоей, когда тебе был поданНапиток жизни, ты же от негоНе отпила, и смолкло Божество.Заря ушла, и небеса погасли.Кто там стучит? Не твой последний час ли,Последний час, подаренный тебе!..Не смерть ли там шагает по тропе!..Но, посмотри, к прошедшему взывая,Я грудь свою, как клетку, раскрываю,И резвой стаей белых голубейНесутся думы к родине своей.
«Кто спустил эту злую свору?..»
Кто спустил эту злую свору?Кто щекою припал к ружью?Как лисица в глухую нору,Зарываюсь я в плоть свою.Хищный скребет под сводом черным,Шорох оползня, хриплый вой.О, как остро запахло дерном,Горьковатой
лесной травой!..Все слышнее дыханье гончих,Все грознее призывный рог.Вот сейчас подбежит загонщикИ взведет на бегу курок,И на волю, дрожа, оскалясь,Беспощадных врагов кляня…Шевельнется, согнется палец,Грохнет глухо. И нет меня.
«Я никогда не отстаю…»
Я никогда не отстаю,Всегда вперед я забегаю,И мнится мне, что в грудь моюПружина вложена тугая.Я чую время наперед,Считая бег секунд и терций.Придет, придет и мой черед,И перестанет биться сердце.О, как же всхрипну я тогда,Проскрежещу и вдруг застыну,И отразится навсегдаНа циферблате час кончины.
«Сквозь сон гляжу на циферблат…»
Сквозь сон гляжу на циферблат,На стрелок мерное движенье,И затуманился мой взглядПочти до головокруженья.Как будто в вечность я проник,Туда, где светят зодиаки,Вздохнул, и растворился в них,И затонул в небесном мраке.Но вдруг секунд бегущих стукНапоминает мне о мире,И, прикрепленную на крюк,Я вижу цепь с тяжелой гирей.Недвижный крюк и стук, и звукОстановившейся пружины…О, если бы я мог, мой друг,Пребыть с тобой и в час кончины!
«Надо мною склоняется ангел Господень…»
Надо мною склоняется ангел Господень,И в меня он вставляет цветное стекло,И мой глаз разгорается в мертвой природеИ на белом экране порхает светло.Я смотрю на экран, на благую богиню,На Мадонну с младенцем Христом на руках.На колонны, на свод ослепительно синий,И в сиянье своем забываю я мрак.Я — волшебный фонарь. Я лучусь, я пылаю.Посмотри, что за тень поднялась за холстом.Как летучая мышь зашарахалась, злая,И как туча легла над младенцем Христом.И исчезла игра, и померкла Мадонна,Чей-то профиль безносый шагнул на экран,И действительный мрак, несомненный, бездонный,Заслонил и затмил многоцветный обман.О, глухое сознанье материи темной!Я мрачнею, я гасну. Сиять мне нельзя.Треск повернутой кнопки. Я больше не помню.Как мой луч ликовал, по тирану скользя.
«И будет час бескровный, предрассветный…»
Аде
И будет час бескровный, предрассветный,Такой же бледный, как лицо мое,Свинцовый запах и забытие,Отверстый рот, навеки безответный.А на полу… О, неужели я?..Так значит смерть? Как быстро и как рано!Но все ползет из газового кранаС убийственным шипением змея.И напоследок я еще увижу,Скосив глаза, издав последний вздох,Как таракан проюркнет между крох,Топорща ус, трепещущий и рыжий.А через час вбежит, схватясь за бокИ задыхаясь, он, когда-то близкий,И на моей истерзанной запискеШипящих змей рассмотрит он клубок.