Небесный остров
Шрифт:
А когда трудные времена для института начались, Вениамин Аркадьевич повел себя – в силу своего характера – благородно. Не только не сбежал в поисках лучшей доли, но и не пожаловался ни разу. Хотя зарплату получал (профессор! заместитель директора!) – гроши. На хлеб не хватало. Хорошо, Женьке в середине девяностых удалось в коммерческий банк устроиться, в отдел программного обеспечения, и он приносил домой раз в двадцать больше, чем папаня. Да еще и продуктовые заказы давали. Но отец все равно каждое утро облачался в свой единственный, давно лоснящийся на локтях костюм и, как штык, к девяти утра на работу. И пахал часов по двенадцать.
Женя – тогда совсем юный и острый на язык – над папашкой откровенно издевался и пророчил: попадешь, мол, скоро под сокращение, несмотря на все заслуги. Однако не угадал. Не погнали с работы отца. Директор института, Вадим Андреевич, за друга, свою опору, видно, держался.
И – за сорок-то лет! – семьями тоже подружились. Ходили друг к другу в гости, на выходные вместе ездили в Ростов, «на раков», или на турбазу в Южную Озерейку. Правда, мама жаловалась, что жену Вадима Андреевича, Галину, не выносит: та вечно хмурая, злоязыкая, и взгляд, как у волчицы голодной. Хотя красивая. Спору нет. Точнее, была красивая – пока не заболела, когда ей тридцать стукнуло.
Никто, кстати, особенно и не расстроился, что Галина теперь дома сидит. Вадим Андреевич без жены везде бывал. И, весельчак, балагур, красавец, в компании их пользовался неизменной популярностью, дамам галантности говорил. А прежде-то и взглянуть ни на кого не смел, супруга шпыняла его неприкрыто: «Больше сегодня не пей! С кем ты там курил так долго? Новую рубашку уже заляпал!»
И совсем Галину бы забыли, заперли в четырех стенах наедине с болячками, кабы не справедливый Вениамин Аркадьевич. Он вздорной женщине и звонил, терпеливо выслушивал ее жалобы, и навещал, и по врачам возил, и за лекарствами бегал. Не потому, что симпатию к ней испытывал. Просто считал, что несправедливо человека из жизни вычеркивать.
Мама, конечно, ворчала: «Лучше б с семьей время проводил!» Зато Вадим Андреевич благодарен ему был безмерно, хоть какое-то облегчение. Самого, конечно, тоже нельзя упрекнуть: и заботился о жене, и во время приступов у постели сидел, с ложечки ее кормил. Врачей привозил из Геленджика, Краснодара. Доставал лекарства. Плюс весь дом на себе тащил: уборка, готовка.
«Не выдержит он, – пророчила Женина мама. – Влюбится однажды в молодую, здоровую, а Галину свою в богадельню!» От папиных аргументов – о чести, порядочности, ответственности перед ближним – только отмахивалась.
Однако мамино пророчество не сбывалось. Долго. Может, Вадим Андреевич и встречался с другими женщинами (тихо, скрытно), но верность своей Галине хранил. Не гнушался и в отпуск вместе с ней ездить в санаторий для диабетиков, и на прогулку ее выводил, бережно поддерживал – сама-то она ходила с трудом.
А потом – когда уж и жизнь покатилась к закату – вдруг появилась эта красотка. Виолетта.
– С этого места поподробней, – прервал рассказ Дима. – Когда они познакомились?
– Примерно три года назад, – ответил Женя.
– То есть его жена была жива еще?
– Да не просто жива! У нее еще и улучшение наметилось, впервые лет за десять. Прокапали ей лекарство только что запатентованное, дорогое жутко – она и ходить стала без палочки, и приступы почти прекратились.
– Надя, а ты говорила, что Вадим Андреевич Виолу уже после смерти жены повстречал, – обернулся к Митрофановой Дима.
– Я со слов библиотекарши, – виновато откликнулась она. – Зинаиды Николаевны из Института моря.
Женя пожал плечами:
– И неудивительно. Тебе просто выдали официальную версию. Ее Вадим Андреевич активно насаждает, чтоб общественное мнение его не осудило. Да и самому стыдно небось. Жену угробил.
И продолжил свой рассказ:
– Отец мой про Виолетту как раз и узнал от Галины. Приехал однажды ее навестить и потом рассказывал, что у той глаза словно мертвые. Он к ней, конечно, кинулся: «Галочка, тебе плохо?» А она встала с кресла легко, как молодая. Только взглянула на него, будто из могилы. И говорит: все, мол, кончено. И рассказала отцу…
Вениамин Аркадьевич принялся Галину утешать: подумаешь, проблема! Ничего, мол, еще не потеряно. Тем более он и раньше подозревал, что друг-начальник погуливает – не тот характер, чтоб верность у постели больной хранить. Единственная разница, что сейчас попался. Однако Галина лишь головой покачала:
– Конечно, он всегда мне изменял. Но все несерьезно было. Как в народе говорят, для здоровья. А сейчас он влюблен. Безоглядно. – Закусила губу, всхлипнула, добавила: – Как когда-то, почти сорок лет назад, влюбился в меня…
И сколько ни бормотал Соловец слов утешения, оставалась несчастная черна лицом. А когда уходил уже, бросила:
– Теперь мне и жить незачем.
У Вениамина Аркадьевича сердце защемило. И хотя никогда прежде не лез с советами, решил он с другом поговорить. Убедить того бросить Виолетту не удастся, конечно, сколько ни разливайся, он изучил шефа за сорок лет. Но хотя бы посоветовать: чтоб встречался с любовницей, как все люди, по-тихому.
Соловец долго оттягивал неприятный разговор. Боялся, что друг смутится, начнет оправдываться, не хотелось ставить его в неловкое положение. Но однажды решился. И просто сражен был, когда Вадим рявкнул:
– Не лезь в мои дела!
– Да я не лезу, – Вениамин Аркадьевич все еще пытался обратить беседу в шутку, – просто про конспирацию напомнить хотел.
А друг ему рыкнул в лицо, что плевать он хотел на Галину и ее претензии. Это пройденный этап, и беспокоиться об ее душевном состоянии он не собирается. Надоела за все годы безумно: постоянные капризы, укоры, придирки.
Соловец своим ушам не верил. Пробормотал – не к месту, наверно, получилось:
– Но она ведь не сможет без тебя. А мы, говорят, в ответе за тех, кого приручили.