Небо для Баккена
Шрифт:
А кочевникам я вдруг оказался вовсе не так уж безразличен. Начали оглядываться, подходить, сбиваться в группы поблизости. Торгрима это явно не обрадовало.
– После, когда стемнеет, – коротко бросил он и пошел прочь, не оглядываясь.
Ночь не начиналась очень долго. Я понимал, что, скорее всего, доживаю свой последний день, а то и час, что надо их ценить и как-то особо прочувствовать, но не получалось. То ли близость смерти на «Белухе» что-то сдвинула в сознании, то ли мешало мирское. Саднили стянутые запястья, ломило колени, а на шею будто надели мокрый хомут. Нестерпимо хотелось залпом выпить ковш холодной воды,
Какое бы место ни занимал в иерархии племени бывший наставник, но если он выжил, то и я смогу. Сдаваться и помирать так просто не собираюсь. Поскорей бы уж стемнело, тогда…
Временами я соскальзывал в странное блаженное забытье. Мнилось, что, до боли в плечах намахавшись с Оле оружием, сажусь на скамейку возле нашего дома, и Герда тут же набрасывает мне на плечи камзол, чтобы не застыл в рубашке, а Хельга, многозначительно улыбаясь, подкидывает на ладони снежок, а потом вдруг бросает его Вестри, и пес, подпрыгнув и извернувшись в воздухе, ловит добычу. Все такие радостные, веселые, счастливые.
Вытирая руки о передник, на крыльцо выходит Гудрун.
– Ларс! Ларс, очнись!
Я открыл глаза. Передо мной стоял Торгрим Тильд.
Бывший наставник постарел. Два года назад почти все взрослые казались мне одинаковыми, я не замечал и не задумывался, что Тильд намного старше Хельги и Оле. Он, наверное, одного возраста с моим отцом, только Бьерна Къоля никто не назовет стариком, а Торгрим…
Он был по-прежнему прямой и статный, и даже в немыслимом своем тулупе и колпаке умудрялся выглядеть опрятно. Только – в свете костра хорошо видно – лицо покрылось морщинами да борода наполовину седая. И глаза. Взгляд Торгрима утратил прежнюю ясность и цепкость, теперь Тильд смотрел как человек, безмерно уставший на затянувшемся сборище. Он давно понял все, знает, что будет дальше, ему муторно, скучно и одиноко, он хочет убраться отсюда, но не может, потому что ему некуда идти. Такую неизбывную тоску я видел только в глазах древнего как мир, пережившего детей и нескольких внуков Хакона Огсна с нашей улицы, которого правнуки, закутав в плед, выносят из дома и оставляют неподвижно сидеть на солнышке. Да еще один раз, когда на леднике Палаты Истины осматривали труп повесившегося самоубийцы.
– Ларс, – сказал мой бывший учитель прежним голосом, каким не так уж давно объяснял мне правила ведения городских хроник и расстановки запятых в предложениях. – Ларс, до рассвета я должен тебя убить.
До чего же все-таки красиво небо над Фимбульветер. Особенно над Белым Полем, где оно не заслонено домами, от него не отвлекает свет окон и фонарей. Оно словно дно перевернутой чаши, темно-синее, почти черное, усеянное точками и росчерками звезд. Они только на первый взгляд кажутся одинаковыми, а стоит приглядеться, и понимаешь, что все звезды разные, в них, словно в прозрачных гранях хрусталя, прячутся цветные сполохи. Только путеводный Перстень Драконов сверкает чистым расплавленным серебром.
Жаль, что на небо нельзя смотреть долго: уже через несколько минут начинает казаться, что земля уходит из-под ног и ты падаешь в бездну. Да и просто долго стоять с запрокинутой головой в городе не получится, всегда найдутся срочные дела и хлопоты. И так до последней твоей ночи на земле.
– Ларс, я должен тебя убить, – повторил Торгрим Тильд.
– Убивай.
Страх ушел окончательно, его вытеснила обида. Не на то, что меня собирался прикончить бывший мой учитель, – горько было видеть, каким Торгрим стал. Хельга рассказывала об одном таком слякотнике. Тоже жался, мялся, даже разрешения просил сделать подлость. Если не получал, все равно делал.
Я снова откинул голову назад. Затылок уперся в каменный столб. Такой с собой по Белому Полю не повозишь, намертво вбит в землю. Что здесь, капище кочевников? Или местный «университет», где натаскивают молодняк?
– Это что, испытание? Чтобы приняли в племя, нужно убить пленника?
– Нет, – вздохнул Торгрим. – В племя меня приняли давно… Я занимаю в нем довольно высокое положение. А пленников на рассвете убивают воины. Приносят в жертву местным богам. Это долгая и мучительная смерть.
– А ты дашь мне быструю и легкую? Тогда надо было просто зайти со спины и ножом по горлу. Нам обоим было бы легче.
– Может быть. Но ведь ты боец, Ларс. И заслуживаешь того, чтобы знать о своей смерти заранее, а не умереть, как баран на бойне.
– Скажи еще, посмотреть ей в глаза.
Я все-таки взглянул на Торгрима. Право же, давно его не видел и уже не чаял встретиться.
Кочевники развели костер чуть ли не у меня под ногами. Тильд сидел у огня прямой, как замковая башня. Блики пламени отражались от зажатого в руке широкого клинка.
– Кинжал?
– Кинжал. Помнишь, Оле Сван учил нас с ним обращаться?
Ха, нас! Это я с завязанными глазами крутил в пальцах тяжелый клинок. Правая рука, левая, прямой хват, обратный, лезвие ложится вдоль запястья, рукоять вертится между пальцев, от большого к мизинцу. Оле заявил, что это настоящее боевое оружие, очень острое, но я знал, что капитан врет, слышал, как он сказал Хельге: «Кинжал детям не игрушка».
Торгрим же никогда не брал в руки оружия. Даже не знаю, на что он с ним способен.
– Как у Свана жизнь? У него и у Хельги?
– Все хорошо. Поженились.
– Хвала Драконам! Но как такое возможно? Они же были связаны клятвой побратимства.
– Я изгнал Оле из клана. За то, что он в Белом Поле вышиб Хельгу из седла, ударил женщину.
– Ловко ты, – усмехнулся Торгрим. – Хотя он тогда тем самым спас ей жизнь, но все же ударил, не поспоришь. А что вообще сейчас происходит в Гехте?
Мы спокойно трепались и сплетничали, будто встретились где-нибудь в мирном трактире. Торгрим заговорит меня, отвлечет, а потом убьет. До рассвета. Чтобы избавить от смерти долгой, мучительной, позорной. Удар милосердия. Самому ему за это голову не оторвут?
– А ты тут как оказался?
– Судьба хрониста, – печально улыбнулся Тильд. – Хотел уйти к Драконам, но не удалось, каменная горгулья уже вернулась на свое место. Оставаться в Гехте было уже нельзя, двинулся к Доду в храм. В Белом Поле нарвался на кочевников. Спросишь, почему меня не принесли в жертву? Шаман назвал меня своим преемником. Просто посмотрел и сказал. Шаман и вождь главные люди в племени. Времени безвластия не бывает. Новым вождем становится тот, кто убил старого. Вызвав на честный бой или подсыпав отраву на пиру, все равно. А шаман назначает приемника, когда чувствует приближение своей смерти. Он указывает человека, и никто не вправе оспорить этот выбор. Конечно, не все были рады, что новым шаманом станет чужак, бывший пленник. Но воля идущего к богам священна.