Небо для Баккена
Шрифт:
– Заходил Магнус Берн, – говорит мне Хельга, стоит Гудрун отправиться в кладовку за чистыми салфетками. – Спрашивал, пойдешь ли ты сегодня в ратушу.
– Ночью?!
Это все из-за книги. Почтенный букинист обнаружил в своей лавке «Гербариум, или Список растений, от ледника в оранжереях сбереженных» – книгу, написанную более ста лет назад, в существование которой он не верил, и, сдержав обещание, отдал ее мне, а я подарил «Гербариум» Герде. И все были бы довольны и рады, но хеск Магнус вдруг осознал, какое сокровище выпустил из рук, и теперь крутится, как фунс вокруг колдуна, подкарауливает меня возле ратуши, умоляет попросить у Герды книгу на время. Полистает пару часов,
При всем уважении мы Магнуса Берна уже видеть не можем. Герде книги не жалко, но – надоел! Приходил бы днем к нам домой, любовался своим раритетом да с почтенной вдовой Гудрун о жизни рассуждал, так нет, боится нарушить наш семейный покой.
– Да отдайте вы ему, наконец, эту книжку, – щедро посоветовал Оле. – Раз уж она человеку так нужна.
– Герде она тоже нужна.
Моя радость скромно опускает глаза. Она давно вручила бы хеску Магнусу книгу, без которой букинисту жизни нет, но ведь «Гербариум» мой подарок, нехорошо от него отказываться. Это Герда. Она и мышь из кладовки не выгонит, побоявшись обидеть. Но если придется кого-то защищать… Разбегайтесь, враги, да хоронитесь лучше!
– Очумеете вы все трое, – добродушно предрек Оле, – если и дальше будете так с этим «Гербариумом» носиться. Было б еще чего ради.
– Ты еще скажи, что все зло в мире от книг.
– Не от самих книг, а от неправильного их понимания.
– Если я все верно уяснила, – Хельга аккуратно положила нож и вилку рядом с тарелкой, – Герде важно содержимое «Гербариума», а хеску букинисту сама старая книга. Так отдайте ее тому же Магнусу в мастерскую, пусть перепишут. Ларс, подаришь Герде копию, букинист пусть забирает оригинал.
Продолжить разговор не удалось. Вернулась Гудрун, и все с честными лицами уткнулись в свои тарелки. Тем более что действительно вкусно.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Целый год, четыре месяца и двадцать пять дней Герда жила счастливо. Можно было бы и точное количество часов назвать, Ларс, дурачась, однажды уже начал загибать пальцы, подсчитывая, но так мелочиться перед судьбой нельзя – сколько ни есть, все мое, за все спасибо. Для себя знала: счастье началось в ту минуту, когда, спасаясь от преследователей, прямо на улице влетела в объятия Ларса и, подняв взгляд, увидела серые глаза в опушке золотистых ресниц и растерянную улыбку. И с тех пор жила в радости каждый день, каждую минуту, даже когда сомневалась, боялась, верила в плохое, даже когда подумать не могла, что будут вместе. Потому что Ларс есть. А еще счастливее потому, что любит.
Но теперь начал сниться сон. Один и тот же – тревожный, предвещающий беду. Полынья посреди заснеженного озера, соскальзывающая с края ее рука Ларса. Серебряное кольцо на пальце отражает луч солнца.
Первый раз все это привиделось перед поездкой на Птичий остров, последний – вчера. И приснилось-то как раз тогда, когда дремала после прогулки по заливу. Всем известно: ночной сон пальцем грозит, а дневной в колокола бьет. Одно хорошо, сразу никогда не сбывается. И тот, кого судьба предупредила, может попытаться ее переиграть.
Понимать проклятый сон буквально нельзя. Взять ту же полынью: нет в Гехте ничего подобного, тонуть здесь можно разве что в колодце. Беда случится, если Ларс уедет из города? Или вода тут вовсе ни при чем? А знак-предостережение, как Герда уже однажды думала, кольцо?
На Птичьем острове Ларс снял символ обручения, но ведь кольцо все равно было его. Так просто судьбу не перехитришь, надо, чтобы увиденное в вещем сне вообще никак не могло сбыться.
Женщины носят все кольца Хустри, мужчины – только то, которое соответствует семейному положению. Выйти замуж за Ларса, и серебряное помолвочное кольцо на его руке сменится золотом законного брака. Это и так случится в конце зимы, когда Ларсу исполнится восемнадцать. Но до этого еще так далеко!
Сколько лет ей самой, Герда не знала. В приюте Благого Берне учитывали только число воспитанников, а имена их и возраст никого не интересовали. В большой мир выпускали, как только кто-нибудь из горожан изъявлял желание забрать ребенка или когда тот начинал выглядеть более-менее взрослым и способным зарабатывать себе на жизнь. К тому же все документы, подтверждающие появление в приюте Герды, давно отдали в архив, и где они теперь, никто не знал и знать не хотел.
Ларс, правда, не так давно повстречал семью, которая могла быть Герде родной, но, узнав, как и почему эти люди отказались от младшей дочери, девушка не хотела не только общаться с ними, но и чтобы они когда-либо вообще о ней узнали. Даже единственную найденную в архиве выписку из приюта, которую можно было как-то связать с ее прошлым, сожгла.
Расспросив о детских воспоминаниях, которые были отнюдь не богаты, Ларс как-то исхитрился вычислить по хроникам ее год рождения, а месяц и день назначили тот, когда Герду удочерил Оле Сван. Все просто решили, что ей в этот день исполнилось восемнадцать. Уже совершеннолетняя. Замуж можно.
От мыслей таких становилось радостно, но и жутко. Одно дело – принимать ухаживания в ранге невесты, думая о свадьбе, которая когда еще будет, все равно что «вот была б я королевской дочерью», больше воображать, чем размышлять о реальных событиях, но совсем другое – уже через несколько месяцев выйти замуж и быть… женой.
Но хватит прятаться за маленькую милую девочку, которую все любят и балуют. И за которую все решают. Тем более что всего, что происходит в замужестве, тоже хотелось.
Призналась в этом себе совсем недавно.
Хоть и видела Ларса каждый день утром и вечером, этого было мало. Иногда, сославшись на какое-нибудь срочное дело, убегала из оранжереи, быстро добиралась до ратуши и, убедившись, что в коридоре никого нет, приоткрывала дверь и заглядывала в кабинет Ларса. Смотрела, как он перебирает на столе листки коры серого дерева и тома хроник, что-то пишет или читает, то улыбается, а то хмурит четко очерченные брови, задумавшись, крутит в длинных пальцах перо. Думала, почему никто в городе не замечает, какой Ларс красивый. Пробовала поговорить об этом с домашними, но Хельга только махнула рукой: «В твоих же интересах! А то гоняли бы сейчас на пару Ларсовых воздыхательниц из-под окон», а Гудрун запричитала: «Худой, бледный, не ест ничего, какая уж тут красота!»
Все равно Ларс самый лучший. Умный, добрый, смелый. Вот папа Оле, когда сказала ему об этом, только хмыкнул, примеряясь к кружке с барком, чтобы не замочить усы: «А то! За другого я б тебя, доча, замуж не благословил».
И от слов этих стало так невозможно радостно…
Оклик строгого отца «Эй, дочь моя, ты…» оборвал стук захлопнувшейся двери.
От дома Къолей до ратуши совсем недалеко.
Целовались с Ларсом в его кабинете, сладко, но невинно. И вдруг накатило такое острое, сильное желание большего, что, испугавшись самой себя, вырвалась, оттолкнула парня и задала такого стрекача, как не бегала со времен недоброй памяти приюта.