Небо Мадагаскар
Шрифт:
– Что такое убийство? – спросила Нада и посмотрела на Магу. – Подойти и выстрелить из пистолета в голову или в сердце? Вонзить нож в живот?
– Нет. Убийство – это самоубийство Ван Гога. Или слова «мы все умрем».
– Это не констатация?
– Нет, это убийство.
– Всех?
– Одного и всех.
– Страшно. И тяжело.
Открыли том Абовяна и увидели тысячи армян, спускающихся с гор. «Это его страницы – предложения, буквы. Трудно читать такое. Можно и умереть». Мага закрыл книгу и остановил тем самым наступление армян. «Пусть
– Люблю остроту, – сказал нохчо.
Он положил кинжал на стол и начал чтение книги.
– Читать книгу – потягивать виски в кафе, через соломинку, пить водку или коньяк, – продолжил он. – А экранизация книги – то же самое, но просто пить, напиваться, бухать. Ну, слово – это соломинка.
– Не думаю, – ответила Нада, – слова – это червяки, читать – это умирать и лежать в гробу книги, пока тебя жрут червяки.
– А потом? – спросил Мага.
– Воскрешение эпилога. Захлопывание гроба и выход.
– Интересно вы говорите, – промолвил чеченец, – потому я подумал, что книга – это автобус, в нем строки – сиденья, водитель – это писатель. Книга везет. Герои входят, выходят, платят.
– Конечно, – сказала Нада, – ведь машины есть бейты. Мотор – писатель, багажник – читатель.
– Слишком много умности, – отметил чеченец, – от нее может стать мягкой кость.
– Мягкое сильнее всего, – не согласилась Нада.
Чеченец посмотрел на нее, достал лезвие из ножен, провел им по языку и покапал кровью на страницы американца.
– Понятно, – сказала Нада, – я поняла, откуда берутся рыбы: сидит женщина в начале всех рек и держит раскрытыми ноги.
– И из ее вагины выплывают все рыбы, – закончил мысль Мага.
– Да, – рассмеялась Нада.
– И вы так всегда общаетесь? – спросил их чеченец.
– Нет, только при жизни, – пояснила Нада. – Просто Карабах такое место, где говорить нужно так. А там, глядишь, все станут такими.
– Просто в Чечне не так, – встрепенулся чеченец, – там только лестницы.
– Конечно, – продолжил Мага, – Чечня – полное собрание сочинений Маяковского, тринадцать томов, разрыв двенадцати месяцев, расцепление их.
– Ну, если странно говорить, то скажите мне странно: что есть Арцах? – спросил чех.
– Рэмбо, – ответил Мага. – Мы внутри человека. В голове или в почках.
– Неплохие места, – отметила Нада.
Она полистала Абовяна и начала негромко его читать. Звук ее голоса наполнил библиотеку, как мясом желудок. «Пусть читает, приятно, воздушно, почти легко, так как если некий Вася сорвет болячку и бросит ее и ее съедят муравьи, то их будут звать Васями, пока они не съедят болячку, скажем, Петра. Поэтому вопрос в том, что откладывается на боках, а не в том, что вышло из них».
– Террорист – это тот, в ком взрывается сердце, в ком взрывается мозг – писатель, – сказал чеченец, прервав чтение Нады и размышления Маги.
– Терроризм – это работы Сёра, война или мир – почти все остальные картины. Не все знаю, конечно, – оживился Мага, – но могу сказать, что на днях видел сон, где воскрес немец из «Судьбы человека» и пытал меня.
– Какой немец? – удивилась Нада.
– Которого возил Соколов и сдал после русским.
– Ну вот он и отомстил тебе, – вмешался чеченец.
– А я Соколов?
– Тебе лучше знать, – вынес вердикт чеченец.
Все замолчали, поклевали глазами буквы, рассыпанные в книгах, насытились и откинулись на спинки стульев.
– Я вот подумал, – сказал чеченец, – Печорина же хотела убить девушка в Тамани, а он сбросил девушку в воду. Он же не прав. Это было признанием в любви с ее стороны. Он должен был расслабиться и получать удовольствие от смерти – оргазма. А после нее жениться на девушке и жить до ста лет.
Мага и Нада промолчали, посмотрев друг на друга тем, что вокруг глаз. Чеченец тоже больше не говорил. Он ворошил Хемингуэя, будто бы потрошил, после чего встал и ушел. Нада хмыкнула и открыла газету «Заря Карабаха», начала листать ее, отчего семечки – буквы – посыпались из нее. Тут же в открытое окно прилетели голуби и склевали все черные буквы.
– Вот, – сказала Нада, – а из букв могли взойти подсолнухи. Альтернативы солнцу.
– Подсолнухи – фонари?
– Думаю, да.
– Ну так что ж, пусть будет так. Каждый фонарь мечтает стать солнцем.
– Конечно. И это происходит везде. Просто когда фонарь начинает разрастаться и дарить лето зимой, появляется хулиган и гасит его кирпичом.
– Зачем ему это?
– А потому что хулиган правит миром, и ему ни к чему перемены.
– Он кидает кирпич в лицо Цою?
– Конечно. Барышня и хулиган. Мир сейчас – это война Маяковского и Цоя. Битва меж ними. Один основал Советский Союз, другой разрушил его.
– Не только они одни.
– Понятно, но оба – главные.
– А я подумал, что если разрубить надвое льва, то две гиены побегут в разные стороны, оставив на песке лужицу крови.
– Лужа – это заплатка.
– Лужа – шпион океана. А ногти и когти – клювы. Не кисть, а пять птиц.
Мага замолчал, чихнул, сжав пальцами нос, проводил Наду и забурился к себе. Посмотрел телевизор – старый, пузатый, толстый, откормленный, с перевариваемой пищей внутри – с сосисками, пивом, яичницей и зеленью, – и уснул.
4
На следующий день он, после пробежки, завтрака и душа, пошел на свидание с Кэт, хоть это и было интервью. Она уже ждала его на аллее. «Совсем еще девчонка. Ну ладно. Не в возрасте дело. Много лет – много пищи, годы – еда, кто живет долго, тот обжирается. А после сует два пальца в рот и блюет. Ерунда. Заново начинает есть. Заново начинает жить. Жить – это есть». Они поздоровались и сели на лавку. Кэт включила диктофон.
– Скажите, – сказала она, – почему вы решили писать про Карабах?