Небо над Патриаршими
Шрифт:
Непростое, скажу я вам положение. Очень непростое.
Дабы чем-то заполнить пространство я достала из сумочки пудреницу и посмотрела в зеркало. Ничего нового я там не увидела: безупречный макияж, идеально уложенные волосы. Я сделала пару привычных жестов и замерла. Я буквально ощутила, как его взгляд задумчиво изучает мои тонкие пальцы, затем будто отталкивается от края пудреницы и скользит по моим чертам. Я притаилась, чтобы не спугнуть эти изучающие блуждания.
“Я не смогу отказаться от нее”, – гласили они. “Не смогу, черт возьми!”
Он потянулся к столу и достал из пачки очередную сигарету.
“Мы проделали мощную работу. Огромную совместную работу. И совершили то, что мне было необходимо. Теперь мне нужно…”, – он потер пальцами сигаретный фильтр, будто подыскивая правильное выражение. “Теперь нужно будет… порвать с ней”.
«Порвать!», – внезапная усмешка вырвалась вдруг наружу и, в ней отчетливо читалось, что он усмехается собственной глупости.
«Что порвать? Будто мы тайные любовники, в самом деле”, – он легким движением оторвал от сигареты фильтр и бросил его в пепельницу. “Мы даже не прикасались друг к другу по-человечески. Все – игра одна, демонстрация на публику. Она – в найме у меня, не более. Как охрана или водитель. Или летчик этот бестолковый, который никак не может взлететь. Нижний край облачности испугал его!”
Он рывком отстранился в кресле и заглянул в окно.
“Нормальный край! Что ему не понравилось-то?! Вроде не салага, а сыкло редкостное попалось. Где их только берут таких?! Надо будет сказать, чтоб заменили. Чтоб уволили к чертям, если боится или не умеет принимать волевые решения”.
Он снова откинулся в кресле и скользнул по мне взглядом.
“А волевые решения нужно уметь принимать. Поэтому уволить его! И ее! У нее была своя роль. У нее была просто своя роль. Определенный набор функций, которые она выполняла. И надо сказать, справлялась чудесно. Гениально, что уж там! Я не ошибся с выбором!».
Он затянул сигарету, неспешно выпустил струю дыма и мысленно зааплодировал. Самому себе.
Стоило признаться, что выбор превзошел его ожидания. Как стоило, что теперь ему будет сложно отказаться от нее. Сложно будет ее «уволить». Но он уволит. Уволит, наверняка. Так или иначе он с этим справится. Ему – не впервой.
И вторя протекающим мыслям по всему телу, он на минуту осекся. И сник.
Я же не в состояние больше скрываться, опустила зеркальце, громко захлопнула пудреницу и взглянула ему в глаза.
– Да, положение у нас непростое, – продолжила я начатую ранее реплику. – Но оно легким никогда и не было, так-то. Главное- правило его оценивать. Понимать истинные цели игроков на шахматной доске, быть осторожными и не терять куража.
– Я не хочу рисковать тобой, – выдохнул он вместо ответа.
Я осеклась: – Без меня ты рискуешь еще больше.
Он прыснул смехом и снова затянулся: – Ты стала провидицей?
– Работа у меня такая, – я пожала плечами, – видеть дальше своего носа. А время от времени и твоего.
В пространстве снова повисла пауза. Он медленно докуривал, снова плавая по мне глазами. Он понимал, что это его решение – единственно правильное. Как и любое другое, собственно. И затягивать с ним не нужно. Иначе появится соблазн нарушить. А он определенно появится. Ведь именно сейчас он начал вдруг понимать, что ни одна женщина не занимала его так, как эта. Ни с одной ему не было так хорошо. Просто хорошо. Какое-то необъяснимое состояние наполненности, когда она находилась рядом. Ее смех, эти торчащие ключицы, тонкие запястья, жестикуляция, выразительные глаза…
Он дернулся, будто сбрасывая с себя невидимую вуаль, и снова затянулся.
Я сделала небольшой глоток из кофейной чашки и бросила взгляд поверх ее края.
В нем бушевал мыслительный процесс. Улыбка сползла с его лица, брови сдвинулись. В глазах то и дело вспыхивали искры. Я невольно залюбовалась им и плотнее прижала край чашки к губам, чтобы скрыть наплывающую улыбку. Он всегда становился таким вспыльчивым, когда его что-то цепляло. Даже, когда пытался тщательно это скрыть. Особенно, когда пытался…
Война – самое страшное, что может произойти с человеком. И я не про политическую ситуацию в мире. Я про внутреннюю. Про войну с самим собой. Там творится поистине кровавая резня, в которой нет места уступкам.
“Ведь, если он уступит, если сейчас отступится, – он будет связан. Она станет не просто демонстрацией, а действительно – его «слабым местом». И это повлечет за собой ломку всего, что он столь скрупулезно восстанавливал и выстраивал. Все это время. Снова с нуля. Хотя бы поэтому нельзя уступать. И этого вполне достаточно, чтоб не отступаться”.
Он выпрямился и зафиксировал взгляд на настенных часах, отмечая, что уже без четверти час, как они торчат здесь в необоснованном ожидание.
– И что же нам, по-твоему, делать? – проговорил он, возвращая внимание ко мне.
Я опустила чашку на стол.
– Открыть глаза и напрячь ум, – ответила я, уже не скрывая улыбки. – Действия противника не так уж и хитроумны.
– Когда гонка накалится, они ни перед чем не остановятся, чтоб скомпрометировать меня, – фыркнул он с присущей ему небрежностью. – И “первый круг” пойдет под раздачу первым. Ты будешь из их числа.
– Ты правда считаешь, что они пощадят меня, если перестанут наблюдать нас вместе? – бросила я в той же манере. – Очнись! Не строй иллюзий! Политика жестокая игра. В ней нет правил. Есть только логика. И она едина: противника надо не просто победить, его нужно ослабить, раздробить, подчинить.
Именно так он и поступил.
Поэтому сразу же после того, как наш самолет приземлился в домашнем аэропорту и прежде, чем сойти с трапа в автомобиль проинформированного уже водителя, я была официально отстранена с позиции. Безвозвратно. И бессрочно.