Небо нас ненавидит
Шрифт:
Вся надежда на тех, кто идёт сейчас по тому берегу. Раз часть гвардии бросили сюда — значит, меньше сил, чтобы удерживать основное направление.
Но почему там, в парке, никого не видно?
Где все?
Квендульф оглядывался, словно надеялся найти их в толпе. И вдруг увидел — но не подкрепление, а друга.
Лейдольф тоже был здесь! Вот он, возвышается на голову выше толпы. Друг не заметил, что капюшон сбился на спину и его белокурая шевелюра горит в ночи, словно сигнальный фонарь.
Он тоже пробивался через ополченцев, кричал, с кем-то переругивался. Наконец, Лейдольф
Да! Это то, что надо! Квендульф уже в который раз поразился, какие замечательные у него друзья. Такие друзья не могут проиграть. Ведь именно они, лучшие из лучших, и достойны определять судьбы народов.
Он тоже выхватил оружие и бросился следом. Справа, слева и сзади бежали другие. Плана атаки у них не было, но был ориентир — озарённая огнями рапира Лейдольфа сверкала впереди. И это уже не мало.
Краем уха он различил за затылком ржание и топот коней.
Неужели конница тоже пошла в атаку? Но как они прорвут заслон?
Квендульф подумал, подумал — и попросту отбросил эту мысль прочь. Ингилев на нашей стороне, он можно сказать вырос в конюшне. Раз он с нами — значит, знает способ.
А ещё это значит, что мы победим.
Вот и мост. Первая чаша совсем рядом, он чувствует жаркое дыхание пламени, что танцует над головой. Квендульф бросил взгляд на королевский парк.
Никого, ничего. Даже огненной птицы не видно.
И, словно отвечая его мыслям, где-то за чёрными деревьями загудел рог.
Этот гул не был похож ни на что. В нём не было ничего от человеческого голоса, и ещё меньше — от музыки. Казалось, это бронзовый бык из легенды вышел в сад из подвала Красной Башни и зовёт мертвецов на последнюю битву.
Белый заслон гвардейцев грянул щитами и двинулся на мятежников.
6. Ладислав, барон Томирский
В резиденции меларнского короля пахло, как в погребе.
Короля называли крестьянином — заслуженно. Но чаще — узурпатором. Ладислав ещё раз напомнил себе, что его первая в жизни дипломатическая миссия — не лучшее время для того, чтобы говорить правду в лицо.
Конечно, с ним были учителя. Но за шестнадцать лет жизни он изучил их достаточно. И капитан Бронк, и пастырь Оксанд, гордятся тем, что всегда говорят то, что им кажется правдой. Это позволило им стать наставниками у наследника барона Томира — но закрыло все другие пути наверх. В любой столице таким будут не рады.
Может оказаться так, что это Ладиславу придётся их успокаивать и уговаривать следить за языком. Когда кто-то нечаянно задевает честь наставников, эти пламенные слуги делаются обидчивыми, как дети, и заносчивыми, как принцы крови.
Да, этим они похожи. Хотя сами по себе капитан Бронк, и пастырь Оксанд и очень разные люди.
Капитану Бронку может быть сорок, а может и пятьдесят. Вид у него не особенно протокольный, несмотря на парадные доспехи. Рыжая борода рассечена двумя шрамами, а отросшие, с нитками седины волосы, раскиданы по плечам. Он специально не заплетает, чтобы скрыть отрезанное левое ухо. Но всё
Он застал ещё Старую Империю и всю жизнь воевал за тех, чьи права на престол, по его мнению, были законными и кто издавна владел землями. У Старой Империи было другое мнение. Когда её вдруг не стало, Бронк, в отличии от многих, не чувствовал себя потерянным. Он знал, кому хочет служить и служил отныне открыто.
Другое дело, что он требовал такой службы и от других. Поэтому стычки продолжались, и старый вояка не снимал пояса с длинным мечом. Но второе ухо было пока в целости.
Пастырь Оксанд боролся не меньше. Но делал это словом и розысками. На его выбритой голове было по прежнему два уха, но хватало и шрамов, и морщин. А вот бровей уже не было. Он лишился их в темнице Ранковского замка, где провёл восемь лет. Брови с тех пор так и не выросли. Оксанд не рассказывал, почему и что с ними стало. Он лишь упоминал, что не Бог или Богиня, а именно вера в них позволила ему выдержать эти удушливые годы. А ещё, что иногда ему не давали чернил и он писал сажей, растворённой в вине, которое получал вместе с пищей.
Сам шестнадцатилетний Ладислав, барон Томирский, был миловидный юноша. Несмотря на средний рост, он казался выше за счёт выправки, а длинные каштановые кудри делали его ещё и старше. А на фоне своих наставников он начинал себе казаться ещё и счастливчиком.
Ещё в пути пастор предупредил Ладислова, чтобы юный барон не обольщался. Король-крестьянин держит своих баронов за слуг и всё решает сам. Он уверен, что соседние короли поступают так же. А кто не способен призвать вассалов к порядку, тот и не король вовсе.
Что бы он не обещал юноше, и о чём бы они не договорились — это не будет иметь никакой силы, пока король лично не поговорит с его, Ладислава, сюзереном. А с сюзереном у Ладислова были большие проблемы.
Они ожидали в сводчатом холле, на втором этаже Красного Дворца. Надежды пастора Оксанда разведать, что происходит в городе, не оправдались. Даже если город снаружи горел, сюда не доносилось ни звука.
Только чёрные отдушины смотрели из-под потолка, и горели под ним круглые лампы ледяного огня.
Красный кирпич стен был укрыт гобеленами. На небесно-синих и болотно-зелёных полотнищах вышиты простые силуэты серпов, снопов сена и пасущихся безрогих коров. Редкий щит или шлем ничего не меняли общего впечатления — наступательного оружия на гобеленах не было. Ни мечей, ни стрел, ни копий…
— Сейчас он выйдет, — сказал пастырь Оксанд, — Не беспокойся.
— Я не беспокоюсь, — отозвался Ладислав.
— Он выйдет, когда закончит, — пробормотал Бронк, — А закончит он нескоро. Народ восстал. Я знаю, я видел такое. Народ восстал и узурпатор не закончит, пока не расправится со всеми. Я слышал, он боиться держать даже столовый нож, но любит смотреть, как рубят головы. Наутро будет пахнуть кровью, ты увидишь. Кровью и гарью. Ты не застал, маленький был, а я помню, как пахнет наутро после мятежа. К рассвету, когда всех тянет в сон, всё так или иначе закончится. Либо он их раздавит, либо они его разобьют, но запах будет одинаковый. Я хорошо его помню, хотя уже давно не встречал.