Небо — пусто?
Шрифт:
Подошла к телефону, открыла записную книжку.
Вот она, бывшая работа Кроля. И там продолжает работать Петько. Не тронула Виточка Петько. Да и как могла вышвырнуть его из жизни Кроля, если он был свидетелем их свадьбы, чем способствовал строительству «сооружения», называемого их браком? Кроль говорит, Петько терпеть не может Виточку, жалеет его.
Услышав знакомый бас, Дора осела на стул возле телефона, так сжало сердце. Сколько раз Петько приезжал к ней вместе с Кролем и она кормила обедом, поила
— У меня есть для Кроля то, что ему нужно, чтобы начать новую жизнь, — сказала она, пытаясь совладать со своим сердцем и голосом. — Попроси его срочно, очень срочно приехать ко мне. Придумай что-нибудь, что тебе нужно, выпроси его у Виточки!
— Теть Дор, что с тобой случилось? Ты не волнуйся так. Я придумаю. Я достал ему кое-какие детали для иномарок. А скажу, что не достал, а только предлагают нам и нужно срочно ехать разговаривать. Она отпустит. Успокойся. В лучшем виде прибудет к тебе. Жди.
И, словно сила непонятная повела её, она сказала:
— Петько, можешь ещё мне кое в чём помочь? Есть же добрые люди вокруг! Не все же перевелись! Пожалуйста, срочно найди тех, кто возьмёт у меня хоть часть кошек.
Петько ответил не сразу.
— Нн-не знаю, тёть Дор. Сейчас с этим трудно. Себя-то не прокормишь. Но я что-нибудь придумаю. Не волнуйся так. Что случилось-то у тебя? Жди меня послезавтра. Завтра у меня зарез, а не день. Прибуду к тебе в лучшем виде.
Да, что с ней? Как, почему вырвались слова о кошках?
Почему ей кажется, что её видно со всех сторон, словно стены рухнули и она оказалась на висящей над пропастью площадке — голая?
Поставила чайник и отдала зверям всю оставшуюся еду, которую нужно было растянуть на два дня.
— Ешьте, — сказала она. — Сейчас пойду и накуплю вам рыбы и мяса. Хищники вы, вам нужно есть рыбу и мясо и не думать о том, что корова и рыба были когда-то живыми. — Она вспомнила человечину, которую купила Наташа. Кто знает, может, её звери и сейчас едят человечину? Только кто убил?…
Посмотреть бы на того, кто убил того человека? Мужчину? Женщину?
Себя в смерти Наташи винила, а сейчас, как учебником, растолкована истина — Наташу, а теперь и её, убивает её особая страна: «Убирайтесь!», «Очистите место!».
Зелёные, узкие, вытянутые в бока бумажки — костёр, до кухни достаёт жар его. Она не дотронется, она не коснётся их, потому что не может победить страх, и потому, что они — такие невинные на вид — уничтожили её дом.
Звонок в дверь заставил вздрогнуть. Вдруг они вернулись — отобрать деньги? Но Стёпка не залаял, он ткнулся носом в дверь. Поскуливал и махал хвостом.
— Слава богу, ты пришла, — сказала Дора и повела Соню сразу в гостиную, несмотря на то, что чайник уже булькал. — Вот, — сказала, показывая на чужеземные стопки, притворяющиеся безобидными. — Мы не идём с тобой писать завещание, я продала квартиру.
— Как? Когда? Зачем? — спросила Соня. Она стала очень бледная.
— Мы все будем сыты…
— Сколько дней, месяцев, лет? Этих денег на всю жизнь не хватит. А что потом?
— Хватит, — строго сказала Дора, с непонятной для неё самой уверенностью. — Дам Кролю. Он говорил, ему нужны деньги, чтобы вырваться от Виточки.
Соня выпрямилась.
— Почему ты не позвонила мне, когда они… пришли? — едва шевелила она губами. — Почему не позвала меня?
— Ты должна была поспать. — Дора пошла на кухню. Соня — за ней, бормоча испуганно: «Полтора часа разрушили жизнь». Дора выключила чайник и повернулась к Соне: — Ты возьмёшь к себе семь тысяч и спрячешь их как можно лучше. Только мне и Кролю скажешь, где они будут, на случай твоей смерти.
— А ты куда? А ты где будешь? Почему они не могут остаться у тебя?
— Потому что… я не знаю, почему… Бери семь тысяч и неси домой. Сейчас же. Я прошу тебя… Я не могу выйти, Кроль едет ко мне… Пожалуйста, обменяй сколько-нибудь нам на жизнь… в сберкассе меняют.
— Я знаю, — сказала Соня. — Я видела.
— Обменяй, только осторожно, спрячь потом поглубже. И, пожалуйста, купи что-нибудь к чаю и поесть — нам и зверям. Им мясо и рыбу, Ксену и котятам молока. Пожалуйста, Соня. Я не могу выйти, — повторила она. Её била лихорадка, что родилась из страха, из непонятного волнения, из недовольства собой. Она грешила на зелёненькие — унесёт Кроль, унесёт Соня, и она успокоится, и всё войдёт в берега.
Что бы ни случалось в её жизни, в глубине души всегда жила уверенность — она сделала всё так, как смогла, и оставалось — спокойствие. Сейчас спокойствия не было.
— Почему верховодят они? — спросила Соня, осторожно отсчитывая сотенные бумажки. — Что с нами? Это тяжёлая болезнь.
Дора смотрела в окно… На Мадлену, идущую по тротуару к их подъезду — под руку со своей девочкой.
Даше всего девять, а какая высокая, до плеча Мадлене. Они о чём-то разговаривают. Девочка поднимает худенькое личико к Мадлене.
Глаза у Даши точно такие, какие у Сидора Сидорыча, — чуть водянистые, с искорками, вспыхивающими во время разговора.
— Я пошла, — говорит нерешительно Соня.
— Да, иди, — отвечает Дора. А как только хлопает дверь, бредёт в спальню и ложится.
Первый раз за всю свою жизнь она легла днём. Даже когда заболевала, что бывало, правда, довольно редко, перемогалась на ногах. Она всегда была нужна. На посту, в своём дворе.
Никогда не ковырялась в себе, к себе не прислушивалась, а сейчас так и тянулась вся — понять, что с ней.