Небо — пусто?
Шрифт:
Бабка Верона или, как все звали Верону, — Ворониха, что первая встретила когда-то её в их доме, говорила про того, кому неможется или у кого всё валится из рук: «Сглазили сердешную (ого), напустили Дьявола».
Нету бабки — снять сглаз. Давно нету бабки.
И в церковь её ходить не приучили. Когда она смотрит в небо, кажется, есть Бог, и Акишка вместе с Ним ждёт её. А сейчас, когда в её стране расправили хрустящие крылья зелёненькие, когда в её собственном доме царят они и дух их владельцев, распорядителей чужих судеб, когда у метро и вокзалов, в переходах и
Был бы, разве увёл бы от неё Акишку, разве сжёг бы кроткую мать, разве допустил бы кровь в родной стране, когда снова, как и десятилетия назад, брата столкнули с братом, родителей с детьми, народ с народом? Допустил бы унижение всех тех, кто не умеет делать деньги и заниматься бизнесом (тоже иностранное слово, которое пришлось выучить)? Разве убил бы Наташу?
Нету Бога, и небеса пусты.
— Мать! — крикнул Кроль с порога и сразу пошёл в спальню, не заметив зелёненьких. — Что с тобой, мать? Заболела? — Он присел на корточки перед ней и стал гладить по голове.
Никто, кроме Акишки, никогда не гладил её по голове, и она, под рукой Кроля, — не шевелилась и не дышала.
А когда он встал, видно, ноги затекли, она встала тоже.
— Там тебе деньги… бизнес без Виточки.
Он смотрел не понимая.
— Деньги? Откуда? Откуда они на тебя свалились?
— Я продала квартиру.
Теперь сел он.
— Там восемь тысяч долларов. Дали пятнадцать. Семь я отдала Соне, чтобы она спрятала. Мы будем на них жить. Кошек нечем стало кормить.
У Кроля по золотистым веснушкам потекли слёзы.
— Прости меня, мать, — сказал он. — За Виточку… перестал помогать… вынудил тебя… — Слова рвались, комкались, но она поняла. И теперь она гладила по голове его.
Они молчали. И ей стало в этой их ласке и в тишине легче. Её сын. Её маленький мальчик. Душа её Акишки. Подумаешь, квартира. Разве важно, что будет с этой квартирой после смерти?
— Они оставили свои координаты? — спросил Кроль, успокоившись под её рукой.
Она кивнула. Протянула ему визитную карточку.
Кроль пошёл к телефону.
— Что ты хочешь делать? — испугалась она.
— Вернуть тебе твою квартиру, а им — их деньги.
— Я собиралась сегодня написать завещание на тебя. И мы с Соней договорились с нотариусом. Но они пришли… И потом… я подумала… квартирой опять воспользуется Виточка. А твой бизнес будет — твоё дело, твоя жизнь. Ты говорил, если бизнес пойдёт, ты сумеешь позже купить квартиру. А деньги отдать я не могу. Соня уже сейчас покупает на эти деньги нам и животным еду. Мне нечем их кормить. Ни рубля. — И тут она вспомнила о тех девятистах, которыми хотела заплатить нотариусу. — Я соврала… я забыла… у меня же есть девятьсот! Надо было их дать Соне, — сказала она растерянно.
Кроль тяжело сел на стул.
— Ничего не предпринимай, — сказал он наконец. — Я попробую достать денег, столько, сколь-; ко Соня Ипатьевна истратит. Я попробую у Петько в мастерской подработать — для тебя. Давай избавимся от этих денег. Плевать я хотел на Виточку.
— Нет, — сказала жёстко Дора. — Ты не рвись. И не мучай себя. Дождись, пока Кате исполнится двенадцать. На суде её выбор, с кем жить, окажется решающим.
— Этого ждать ещё больше четырёх лет…..
— Ничего. Мы с тобой подождём. А потом начнём новую жизнь. Я буду вам готовить…
— Квартира не твоя…
— Пока жива, моя. А там ты купишь другую.
Кроль не стал пить чай. Он очень спешил. Ему дали мало времени на запчасти. Уходил он согнувшись, на Дору не взглянул. В дверях сказал:
— Прости меня, мать, — и совсем уже на площадке: — Спасибо, мать!
На другой день исчез Стёпка.
Он, как всегда, носился по двору, пока она меда тротуар и мостовые.
Этот день не задался с самой первой минуты, У неё сломалась лопата.
Лето, и лопата — бесхозна. Подмела спортивную площадку и зашла в свой дворницкий чулан. Зажгла свет.
Когда-то давно Кролю подарили мотор от «Волги», и он спокойно лежал на деревянной невысокой полке. Мыши ли подточили стояк полки, а может, плохо обработано было дерево и подгнило, а может, и подмыло пол… но — полка рухнула с одного бока, и мотор свалился прямо на лопату. Тяжёлый, он обрушился на неё всей своей тяжестью.
Она, Дора, сама виновата — плохо поставила лопату: верх ручки припадал к стене, а сама деревянная: основа была выдвинута чуть не под самую полку.
Прадедова, дедова, отцова лопата, изготовленная на века, перестала существовать.
Стояла Дора над ней, как над могилой матери.
Так получилось в её жизни, что ничьих могил у неё нет.
Отец погиб на фронте. Где похоронен, как узнать? Мать сгорела, и кто разберёт, чьи кости тлеют на Ваганьковском кладбище — много людей сгорело в их доме. Акишка исчез.
В чулане пахло сырым песком и мышами. И, хотя все вещи вроде стояли на своих местах, у Доры возникло ощущение большого хаоса. Может, потому, что она чувствовала запах мышей во всём — в оставленном везде помёте, в газетах, которые она держала в чулане на всякий случай — газеты кое-где были превращены в пыль.
И в моторе, навалившемся на лопату и сломавшем её, — знак. Хрястнувшая ни с того ни с сего вечная лопата — символ её, Дориной, судьбы. Профессиональной… или…
И все-таки она не поддалась — она стала ловить живчики страха, рассыпавшиеся по ней и мгновенно заползшие в каждую клетку, и — щёлкать их, как блох в войну.
Вышла из чулана под солнце, подняла к нему лицо и, видя только свет, попросила:
— Господи, помоги, очисти, омой… — Точных слов не было ни для того, чтобы определить состояние, ни для того, чтобы избавить её от страха, который снова, не успевала она уничтожить живчиков, возникал в той же точке, хотя она честно билась с ним врукопашную.