Небо — пусто?

Успенская-Ошанина Татьяна

— Ему воды раньше хлеба надо, — сказала Дора, доставая кусок. — Только для того, чтобы влить в клюв, пипетка нужна. Пойдём в аптеку.

Да, их любовь началась со Скворы, с ребёнка, о котором они оба заботились, с которым гуляли.

А может быть, Сквора специально был послан им свыше — соединить их в единое целое? Кто знает.

Всей своей жизнью угостила Дора Егора Куприяновича вместе с оладьями. А когда он ушёл, долго сидела в недоумении — зачем приходил?

Похоже, даже и не заметил, что она надела свое голубое шёлковое

платье, сшитое специально, к «Лебединому озеру» (билеты подарил ей суфлер Оперного театра за генеральную уборку в его квартире). Смотрел в глаза, слушал её жадно и с аппетитом уплетал её оладьи.

Копия приказа о том, чтобы молодожёнам выделили квартиру, а Кролю — комнату, пришла к ней с запиской Егора Куприяновича: «Уважаемая Дорофея Семёновна, документы отправил по адресу. Копию отдайте лично в руки Вашему питомцу (воспитаннику). Боюсь, в многонаселённой квартире родителей она затеряется. Желаю хорошего новоселья», — и неразборчивая подпись.

2

Всю дорогу из больницы Кроль болтал — о работе, о приятелях, о соседях, с которыми отметил Новый год пивом, а сам поглядывал исподтишка — не морщится ли она от сердечной боли.

Изо всех сил Кроль сдерживал свою бурную стремительность — вел машину осторожно, чтобы не растрясти Дору. Но лёгкий «Запорожец» всё равно подпрыгивал, дёргался, да ещё и звучал всеми голосами своего несовершенства, и Кроль злился на себя, что ради такого важного события — из смерти вынырнула его тётка Дора! — не потрудился привести машину в порядок. Он жаловался сам на себя ей, Доре, и — слушал утешения, что она — в порядке и что её вовсе совсем и не трясёт. Он не верил, но утешения доставляли ему удовольствие.

Была и положительная сторона в том, что он не заменил глушитель и не прочистил карбюратор: в тихом вечере января песни «Запорожца» зазвучали сигналом к празднику, и в пустынный ледяной сумеречный двор, отрезанный от грохочущего энергичного города непробиваемыми стенами сталинских построек, выскочили полуодетые Зошка, Рудька и другие мальчишки с воплями «Тётка Дора вернулась!», а за ними и взрослые, несущие по жизни традиции особых граждан особой страны — Дух коллективизма и неравнодушия.

В течение сорока с лишним лет Дора чистит, скребёт свой двор лопатой, перешедшей к ней от отца, к отцу — от деда, к деду — от прадеда (дед и прадед скребли, чистили улицы старого Замоскворечья!).

Лопату сделал прадед, и, по всему, она — волшебная. Лёгкая, крепкая. Сама подхватывает снег, сама кидает. Разгадать тайну, почему за три поколения не сломалась, даже отец не смог, а уж Дора и тем более.

Она любит работать лопатой. Любит снег и любит обращаться с ним аккуратно, чтобы ни крупинки его не осталось без уважения и внимания: часть его идёт на горку для малышей, которую строят в начале зимы всем ребячьим скопом, часть — на стены крепостей, чтобы можно было биться в снежки и играть в войну, часть — на загородку для катка, часть на то, чтобы получше укрыть клумбу.

До войны здесь никакого двора не было — между линиями прилипших друг к другу домов возвышалось двухэтажное, барачного типа деревянное здание, и участок её работы ограничивался неширокими дорожками для машин и людей вокруг него, да тротуарами улиц перед фасадами домов. Но уже к середине войны здание разобрали на дрова (жильцы его вселились в пустующие квартиры), и сам собой получился двор.

Это она придумала навозить земли и насадить деревья. Это она выбивала у чиновников в учреждениях детскую спортивную площадку — турники, лестницы, а для малышей — качалки и качели.

Но её историческая роль в биографии двора гораздо значительнее.

Она нянчит маленьких, пока матери бегают по магазинам (так вынянчила Зошку и Рудьку), летом организует лагерь для тех, кто не смог уехать за город.

Она ухаживает за больными.

Она выводит во двор калечных и немощных — посидеть, подышать.

Она — склад молодых тайн.

Она — великий миротворец, тушит ссоры и обезвреживает сплетни и обиды.

Впервые за сорок с лишним лет она покинула свой боевой пост, потому что живодёры забрали на муку и смерть её Стёпку, верную подружку в течение почти десятилетия, палевую суку, с ушами, складывавшимися в шалашик, а сама Дора попала в кому и — в клинику. Врачи, принявшиеся спасать её, были уверены: не выживет.

А она выжила и вернулась в свой двор.

Торжественно распахнул Кроль дверцу своей машины перед ней и протянул к ней свои всегда раскалённые руки.

— Осторожно, не оскользнись!

Глубоко вдохнула Дора запахи своего двора — то ли огурцов, то ли яблок. Запахи шли от снега и неба и сразу повынесли из неё больничные, специфические — из мочи и лекарств, промыли её, утишили,

— Вот возьми, я тебе испекла пирог, тётя Дора. — Мадлена на себя не похожа. Взгляд не сонный, как обычно, голос звенит, как у девчонки. — С черносливом и орехами.

— Мы с Рудькой чистили снег, — спешит сообщить ей худенький Зошка. — Разнимали тех, кто начинал драться.

Рудька Милорадов старше Зошки, ему уже четырнадцать, но он приучен Дорой заботиться о младших и любит возиться с ними.

— Зошка говорит всё как есть. Не волнуйся, тётка Дора, у нас порядок, — вторит он Зошке баском. — Никто рук и ног на катке не поломал.

— А у нас девочка родилась, у Милорадовых. Рудька теперь в футбол да в хоккей не поиграет — сиди с сестрицей!

— Ещё как поиграю, пусть себе дрыхнет в коляске. Чем она мешает мне? Её дело — спать.

— А у нас щенок есть, Стёпкин! Теперь у Кроля живёт!

— Тебя тянули за язык? Чучело!

— Это сюрпри-из!

— Мы искали Стёп…

— Как ты… — на слоге обрывает нового жильца Соня Ипатьевна из первого подъезда.

Соня Ипатьевна — политическая, разменяла двадцать лет по тюрьмам и лагерям. Выглядит старухой, хотя старше Доры всего на шесть лет: грудь — впалая, спина — согнутая, голова — чуть вперёд.

— Кошки твои сыты, во дворе никто не умер, говорит она нарочито весёлым голосом.