Небо — пусто?

Успенская-Ошанина Татьяна

Вообще с Ксеном у неё были связаны очень сильные переживания и размышления — не раз он ставил её в тупик.

Был один из тех благословенных дней, когда породивший всё живое мир кажется таким безобидным и таким праздничным: небо слепит синим; солнце — нестрашно, излучает мягкое тепло, забываешь, что это огонь, способный сжечь тебя дотла; поют птицы, зачиная новые жизни; первозданно пахнет земля и в своём щедром запахе весенней воды, воссоздавшейся из чистого снега, из солнечного тепла и света, рождает траву, цветы, новые деревца…

Как

всегда, Ксен бродил вокруг неё, время от времени бросался на метлу, вцеплялся в веточки и принимался теребить их. Тогда Дора оставляла работу и любовалась им — весёлым, урчащим от восторга, раскидывающим направо и налево отломанные прутики. «Ты поосторожнее давай, а то всю мою метлу разбазаришь по двору», — увещевала она его, но игру не разрушала.

В тот день она как-то отключилась от того, что делала. По ее двору едет на телеге Африканыч, Катерина доит корову. Книги делились на те, что она видит, и на те, что не видит. «Привычное дело» Белова она видит. Измождённая Катерина рядом с ней справляет свою работу и падает подкошенная непомерностью этой работы.

Вдруг прямо ей под ноги Ксен кинул птицу. Больше, чем воробей, рядом же с Ксеном птица показалась маленькой. Она пыталась вздохнуть, но, по-видимому, Ксен порушил ей именно дыхательную систему. Дора склонилась. И тут же — отшатнулась. На неё жалобно смотрит умирающий Сквора своими круглыми любящими глазами. Что, что хочет он успеть рассказать ей?

Ватными руками подняла птицу, попыталась ещё больше приоткрыть ей распахнутый клюв, но птица дёрнулась всем телом и замерла. Глаза тут же начали терять боль, удивление, жажду поделиться тайной.

— Почему ты не благодаришь меня? — спросил Ксен, глядя на неё своими янтарными глазами.

А она пыталась выбраться из путаницы ощущений и мыслей.

Птица совсем не похожа на Сквору, гораздо меньше размером, и оперенье без белых блёсток. Только глаза — Скворины. Это Сквора послал ей свою душу что-то рассказать об Акишке и о себе?

Ксен — убийца, убил ни в чём не повинную живую душу. А уж как она любила его, как жалела!

Но ведь она — своими руками — каждый день безжалостно скармливает кошкам мясо и рыбу.

Африканыч, Катерина… сейчас она поймёт. Корова — безобидная душа, великая кормилица. Тоже была ребёнком, тоже один раз родилась… Как же она-то, Дора, всю свою жизнь спокойно скармливает эту корову кошкам?

Не видела глаз живой коровы. Не видела корову телёнком.

А если бы жила в деревне и видела… смогла бы потом есть мясо и скармливать его кошкам?!

Ксен — не убийца. Он — хищник. Он может выжить, только если будет есть мясо. И в этом его вины нет. Так устроена природа — убийство поддерживает живую жизнь, питает жизнь.

Путаница усугублялась светлым, каким-то необычным днём, когда кажется — Бог есть, и тот свет есть, и ты попала в рай, ещё мгновение… и ты встретишься с Акишкой.

С того дня перестала брать Ксена во двор.

А сейчас Ксен сидел у её груди, смотрел в пространство своими янтарными сверкающими глазами, изображая равнодушие — плевать он на неё хотел, но сидел — опершись на все четыре лапы — в готовности к броску, если кто-нибудь сделает движение, чтобы подобраться к ней ближе, чем сидит он. И он, первый, услышал её возвращение в жизнь.

— Ксен, — сказала она. — Я соскучилась по тебе; Тогда он свесил к ней лицо и — замурлыкал.

Это был сигнал — замурлыкали следом и все остальные, кроме Рыжухи, которая на правах матроны и законной королевы, возведённой на трон Власти любовью Ксена, уже мурлыкала в ту минуту, когда Дора очнулась.

— Тебе лучше? — подошёл Кроль и, как Ксен, свесил к ней своё лицо. — Укол тебе сделали со снотворным, чтобы ты поспала немного, пульс у тебя, сказали, после укола — хороший.

Золотисты волосы, зелен свет глаз… Привиделось: это Акишка послал ей Кроля — в утешение за бессонные ночи, и невостребованное материнство, за невостребованную любовь, и за несостоявшуюся жизнь её собственную: она лишь очищает пространство, на котором живут другие, и наблюдает за жизнью чужой. И, пусть Кроль не высок, как Акишка, он — их ребёнок, просто пошёл в неё, мальчики часто похожи на своих матерей. И она выпустила наконец на волю слово, родившееся в ней на больничной койке.

— Сынок, — впервые вырвалось из неё щекочущее и язык, и нёбо солёное слово, — спасибо.

В тот момент она, как Ксен — в её, вцепилась бы в любую руку, протянутую к Кролю, предъявляющую на Кроля свои права. Родственники его — миф, пустые этикетки на неглавных атрибутах Кролевой жизни: ни он не нужен им, ни они ему, ошибка судьбы. Семья — это Кроль и она, Дора. Акишка послал ей Кроля сразу, давно, но не знал адреса, потому, что её дом в войну был разбомблён, и — не донёс Кроля до неё. Голос крови… Кроль сам нашёл её.

— Есть для тебя подарок. Для него нужно скорее поправиться.

— Сынок, — повторяла она слово, прижарившееся прочно к языку и губам и не желавшее уступать место никаким другим словам. — Сынок…

Робко произносила его, боясь, что Кроль окоротит её, но Кроль, будто так оно и должно быть, сказал:

— Подарок тебе, мать.

Сколько стояла та мурлыкающая тишина после слова «мать», она не знает, в ней нарождалась жизнь, из больных получались клетки здоровые. Правда, процесс этот был сдобрен горячей солью, щедро заливавшей её.

— На, мать, прочитай! — помог ей выбраться из слёз Кроль.

И она села, осторожно прижавшись спиной к подушкам, поставленным Кролем. Прежде чем водрузить на нос очки, повторила:

— Ксен, я соскучилась по тебе, — и легко, едва-едва, памятуя укус, быстро провела по его голове и хребту.

Он не укусил её, даже поползновения не сделал. И тогда она сказала то, что хотела сказать раньше, давно, когда только увидела щенка:

— Спасибо, сынок, за Стёпкиного сына. Я очень рада. Ты не девай его никуда, веди домой.