Небо в зеленой воде
Шрифт:
– Доброе утро! Это просили вам передать, - улыбнувшись заученной широкой улыбкой и протягивая мне сверток, поприветствовал он.
– Спасибо!
– машинально ответила я, принимая плоский легкий конверт из коричневой оберточной бумаги и взвешивая его в руке.
Я вернулась в комнату, на ходу раздирая обертку. Из конверта на ковер выпал небольшой листок бумаги. Подняв его, я прочитала строчку, написанную беглым мелким почерком: 'Это тебе поможет вспомнить. Д.В.' Инициалы расставили все по своим местам и вывели меня из ступора, вызванного письмом от непонятно кого в чужой стране.
– Полчаса назад он на меня орал, а теперь как заботливая мамаша, присылает нечто, чтобы я вспомнила. Как же он меня раздражает, - бормотала я вслух, продолжая разворачивать конверт.
Содержимое
Всего лишь карандашный набросок не очень хорошего качества, но запечатленный на нем черно-белый фрагмент невольно притягивал взгляд, словно его выполнил только начинающий, но не лишенный таланта художник.
Рисунок изображал прекрасную женщину с большими выразительными глазами и мягкими изгибами молодого тела. Длинные распущенные волосы спадали черными тяжелыми волнами до тонкой талии. Красавицу драпировала поношенная одежда: грубая рубаха и штопаная юбка, совершенно не сочетавшиеся с неземным великолепием ее лица и тела, но даже это не портило впечатляющую красоту ее цветущей молодости. Гармоничнее всего на ней бы смотрелись полупрозрачные одежды спустившейся на землю богини. Поза вполоборота позволяла рассмотреть, что ее руки привязаны к толстому деревянному столбу за спиной, а ноги скрывали языки черно-белого пламени, обвивавшего со всех сторон гибкое тело. Ей было до безумия больно - это чувствовалось в сжавшейся напряженной позе, огонь уже нещадно жег ее гладкую кожу, но выражение лица оставалось спокойным, страшно подумать, чего стоило ей это спокойствие. Идеальные губы тронула случайная улыбка, и лишь огромные распахнутые длинными загнутыми ресницами глаза неотрывно глядели на что-то или кого-то впереди. Глаза будто жили отдельно от лица. Взгляд пылал ненавистью и страстью одновременно, и горячие искры костра вокруг не шли ни в какое сравнение с пламенем, полыхавшим в ее изумительных очах. Она сейчас кого-то ненавидела, прощала и прощалась одновременно.
Я стояла у кровати не в силах пошевелиться, с трудом веря, что на плоском листе бумаги Даниэль смог выразить так много, (то, что это его рук дело я и не сомневалась) и мучительность момента, и несгибаемую силу и изысканную красоту каждой совершенной черты. Я все смотрела и смотрела, не отрываясь, а женщина в костре продолжала гореть замершим моментом вырванного из жизни эпизода. Ее молчаливая боль выливалась в застывший воздух комнаты прямо с картины.
Несмотря на неприязнь к новому знакомому, я не могла не отметить, что он талантливый художник, хотя и неопытный, судя по нечеткости и некоторой робости карандашных штрихов. 'Либо он слишком нервничал, либо чересчур спешил запечатлеть неприкрытый ужас момента, - заключила я.
– Жаль из-за спины не видно изумрудной ленты в руках женщины, она ее теребит дрожащими пальцами, пряча в складках грязной юбки подальше от любопытных глаз. Лента гладкая на ощупь, атласная, теплая как кожа его рук', - эти мысли просочились сквозь мое сознание почти незаметно, как песок, спадающий бесшумными крупицами на дно песочных часов. Я даже не успела толком понять, о чем думаю, какая еще лента, как мои глаза стали видеть то, что картина показать была не способна. Цвета, яркие обжигающие всполохи, танцевавшего вокруг женщины пламени, стали вдруг резкими, ослепительно-жгучими, осязаемыми, обретая реальные краски. Искры поднялись вверх красными звездочками, прямо в темное ночное небо, вместе со столбами прогорклого клубящегося дыма. И следом меня охватила предсказуемая паника из-за врожденной фобии.
Сознание почти не фиксировало происходящее, только слабость ног и осознание того, что я оседаю на пол около кровати, цепляя рисунок и опрокидывая на себя живой огонь. Пузырьки трепетно забились внутри, предвкушая близость свободы. Комната поплыла и закружилась перед глазами размытыми цветовыми пятнами, бывшими еще недавно окном, креслом, ковром, потолком. Как и в прошлый раз все в мире исчезло, звуки, запахи движения, затем и цвета. Я снова погружалась в прошлую жизнь. В этот раз страх прошел очень быстро, едва реалистичность костра перестала одолевать, растворившись, пропав, сменившись совсем другим. Каждая частичка меня жаждала освобождения от неверной смертной плоти, держащей меня - мои пузырьки как в запертой клетке. Наверное, больше всего это было похоже на одержимость. Жажда жизни и свободы, бешеного первобытного движения прозрачного кристально чистого потока стала вполне ощутима, когда распадающиеся мелкие капельки разрозненной, но при этом единой меня закрутились в хрустальный водный водоворот. 'Как хорошо, очень хорошо'.
Время перестало существовать, как и пространство, все известные критерии мироздания стерлись, все поглотило безмолвное Ничто, в котором колыхалась лишь я одинокая и при этом свободная и многомыслящая, искрящаяся и стремительная вода. В капельках-пузырьках давно растворились остатки человеческой оболочки, только я - бегущая влага и все тайны дремлющей, но вместе с тем бурлящей жизни вместе со мной. Мой многоголосый разум, как и в прошлый раз, воспринимал каждую крохотную частичку меня общей как отдельное свободное существо, связанное с роем таких же, будучи единым целым - большим общим Я.
Когда безумный бег чистой воды начал перерастать во что-то другое, внутри зародилась щемящая грусть, почти противоестественная для привычного здесь счастливого чувства. Я ничего так никогда не хотела, как удержать себя в этом потрясающем состоянии полной гармонии и свободы, но остановить, или хотя бы замедлить мгновенья безвременья никак не могла. Вопреки желанию вихревой поток пузырьков снова погрузился в барьеры бренного тела, выстраивая его заново с нуля.
Первое человеческое ощущение появилось вместе с ярким светом слепящего солнца. Голова отклонилась в тень раскидистого дерева, под которым я сидела, давая возможность оглядеться. Предупрежденная о невозможности совершать желаемое в прошлой жизни, я попыталась сразу смириться с ролью стороннего наблюдателя, привыкая к оторванным от меня движениям тела и мыслей.
Я сидела на траве, поджав под себя ноги, и гладила рукой ту самую атласную ленту, о которой подумала, будучи еще Ариной. На этот раз рука была загорелая с обрезанными под корень ногтями и шершавыми подушечками пальцев. 'Похоже, эти ручки не понаслышке знают о грубом физическом труде'.
Нашествие чужих и одновременно своих мыслей уже меня не удивило. 'Думай, что думаешь', - смирилась Я - Арина, с трудом проталкиваясь сквозь гармоничные мысли Я - Элизы, которой, как оказалось, я здесь возникла. Как и в прошлый раз на скале, охватили смятение и страх оттого, что сознание разделяется на две части - меня прошлую и меня настоящую, причем я прошлая доминировала, поскольку жизнь сейчас была ее.
От всего на свете отвлекало дыхание человека, сидевшего рядом, тремя минутами ранее именно он вложил в мою руку изумрудную ленту - подарок. Я - Элизу переполняло воодушевление и счастье, но не от подношения, а от близкого присутствия дарителя.
'Да, это того стоило, - мурлыкали мысли Я - Элизы, - стоило искать его долгие жизни, чтобы все-таки найти. Такая странная ирония судьбы - он помощник священника - чтец и чуть сума не сошел, когда я подтолкнула его первый раз в прошлое. Подумал, что попал в ад. Он привыкнет, как и я, - тело умиротворенно вздохнуло.
– Я с ним теперь такая сильная, как никогда'.
Рука смахнула с просторной, выгоревши - коричневой юбки упавший с дерева листок. 'Похоже на бук'.
Размышления целиком посвящались приятной близости к мужчине, который сидел рядом. По оттенкам и структуре мысли этой жизни очень отличались от мыслей Я - Арины. В несколько секунд стало ясно насколько сильно Я - прошлая отличалась от Меня - настоящей. Здесь я представляла собой глубоко спокойную и безмятежную личность, меня не терзали вечные сомнения, я умела радоваться тому, что есть. Очень гармоничная и уравновешенная натура, не подверженная резким перепадам настроения. Несмотря на то, что с трех лет Я - Элиза знала, что не такая, как все, находила в этом только радость, хотя окружающее ортодоксально-христианское общество насаждало миропонимание, абсолютно не сочетаемое с тем, что Я - Элиза могла и видела с раннего детства.