Небо закрыто льдами(Документальная повесть)
Шрифт:
— Да так. Замахнулись широко, а удара…
— А то, что отстающих нет, — это, по-твоему, как? А лодка уже через полминуты после «тревоги» к бою готова — это тебе «шумели»?
Чикин сощурился жестко.
— А не кажется никому, что все это мы давно должны были уметь — еще к тому часу, как поход начали? Мы же военные моряки — не годится хвастать тем, что едва до минимума необходимого поднялись!
— Отделения стали отличными — какие еще обязательства нужны? — недоумевал кто-то и распалялся: — Куда еще-то?
— Дальше.
Чикин волновался, даже щеки его побледнели. Я уже знаю, что это значит. Новая какая-то затея беспокоит заводного главстаршину.
— Человек живет, пока движется. Предел — понятие относительное. Я не спорю, торпедисты или акустики на своих местах — боги. А поставить их хотя бы на часок к нашим трюмным механизмам…
— Чего ради? — всплеснули руками акустики, корабельные «аристократы». — Да и кто нас к этим твоим трюмным механизмам поставит?
— Это может случиться в любую минуту. Поди-ка угадай, как обернется дело! Глядишь, и придется акустику у трюмных механизмов стоять. А мы к этому готовы?
Зашумели сначала матросы: работы и так невпроворот, а этот двужильный Чикин еще добавляет. Потом притихли. И в самом деле, какие задачи может поставить перед нами командование? Это пока что нам в походе достается не очень: или «противник» такой попадается, или просто Жильцов наш молодец.
— Есть у меня идея, хлопцы…
Чикин не закончил. На пороге отсека стоял Петелин. Подошел он незаметно, пристроился у переборки позади всех и молча слушал перепалку.
— Проходите в середину, товарищ адмирал! Мы тут поспорили маленько…
— Спор — вещь хорошая. — Петелин одобрительно кивнул, прошел в середину тесного матросского кружка. — Истину и решения всегда только в споре и находили. В одиночку до истины докопаться бывает трудно…
Петелин помолчал, приглядываясь к притихшим матросам.
— Я не знаю, чем закончится ваш разговор. Хочу только сказать, что в одном комсорг абсолютно прав. Обстановка, максимально приближенная к боевым условиям — такая, как у нас с вами сейчас, — может обернуться по-всякому… Я, если хотите, расскажу вам на этот счет одну историю. Ей, правда, двадцать лет уже с лишком, но есть в ней такое, что прямо, по-моему, относится к сегодняшнему разговору…
Матросы, ожидая, молчали.
— Шел сорок второй год, — начал он. — Помню, трудное было время. В один из июльских дней в Карском море схватились мы с подлодкой противника.
Прошли мыс Желания — самую северную точку Новой Земли, начался лед. В разводьях и случилось все это…
Вражеская лодка пыталась атаковать наши транспорты. Она уже вышла на дистанцию торпедного залпа, тут мы по ней и ударили. Сбили ее с боевого курса, и началась у нас артиллерийская дуэль. Кругом бело — и небо и лед белый, как маскировочный халат, и нам друг друга отчетливо видно. Что мы, что они — целей для артиллеристов лучше не придумаешь.
В том бою осколки снаряда вывели из строя весь орудийный
— Второй орудийный расчет — срочно на верхнюю палубу!
Через несколько минут пушка снова открыла огонь. Первыми же залпами фашистов накрыли, а вскоре и под лед отправили. Второй расчет судьбу боя решил…
Командиром орудия был в нем старшина сигнальщиков, заряжающим — трюмный машинист, наводчиком — электрик. Они заменили выбывших из строя товарищей и хорошо справились с делом, хотя и не были артиллеристами. Так требовала война: человек должен был все уметь…
— Вот и я о том же! — вспыхнул Чикин. — И я говорю, товарищ адмирал…
— На меня, главстаршина, не ссылайся. — Петелин поднялся. — Вы тут сами с усами, разберетесь… Маневрируем мы сейчас неподалеку от тех мест, где эта история произошла, вот и вспомнилось мне… А рассказал я потому, что, думается, есть в ней такое, над чем нам, военным морякам, и сегодня подумать можно…
— …Этак скоро всю лодку чертов Чикин заставит изучить, до последней заклепки, — бубнил в кубрике дружок мой Федор, укладываясь на отдых, и озадаченно качал головой.
— Думаешь, лишнее это? — отозвался с соседней койки Скворцов. — Чтобы лодка настоящей боевой единицей считалась, как ей и положено, нам с тобой надо всеми видами ее оружия владеть. Бой, допустим, начнется — и неведомо еще, кому и кем придется в нем стать, в бою случается всякое, и Пашка прав…
— Оружие, оружие!.. Это чикинские-то помпы трюмные — оружие? — не унимался Федор по привычке противоречить по молодости.
— А по-твоему, только наши торпеды да мощный двигатель — оружие? Бой можно, если хочешь знать, из-за шнурков в твоих ботинках проиграть в два счета.
— Ой ли?..
— Сыграют, допустим, боевую тревогу. Побежишь ты по сигналу в свой торпедный отсек, а шнурки по дороге развяжутся у тебя. Хлопнешься — пока туда-сюда — глядишь, и опоздаем с залпом минуты на три.
За эти три минуты противник может от нас запросто пыль оставить, и море нас разом в экспонаты для подводного музея спишет…
— Идеалисты тоже нашлись! — Не зная, что возразить, Федор в сердцах ткнул кулаком подушку. — Этак вы скоро все что ни есть оружием объявите! Даже любовь!
Вот тут уже я готов был с ним спорить. Потому что, казалось мне, как раз любовь и есть самое сильное оружие, которое наша лодка несла на борту.
Да, грозная сила сегодняшние подводные корабли. Все сметают на своем пути наши ракеты и мины. Велики и сильны люди, управляющие ими, но они и беспомощны, как дети, если не знают любви. Всегда проигрышна любая борьба, если не имеет она за собой чистой человеческой цели; и силен только тот, кто знает, за что и за кого он сознательно идет на трудности и на риск.